VESTIGATOR.info предупреждает: несмотря на повествовательную увлекательность рассказа Юли Вершининой, суровые реалии плато Путорана, которые стоят за этим, представляют не предполагаемые трудности, а смертельную опасность даже для среднеподготовленного путешественника-одиночки.

Одна из ключевых цитат «Дневника…» Юли:
«…Люди много ходили пешком. Мигрировали, нападали на соседние племена, шли в паломничество. Люди вообще умеют ходить. Все. Но мы забыли об этом. Забыв, мы изобрели спорт, и ходьбу приравняли к спорту и назвали "туризмом". Изобрели каноны ходьбы, выведя догматы о невозможности ходьбы без надлежащего снаряжения, без "надлежащей подготовки". В потоке происходящих изменений социальности люди просто забыли, что ходить - это точно такое же свойство человека, как спать, есть, смотреть, нюхать. Людям просто лень ходить и только. Некоторые люди считают мой поход чем-то приравненным к самоубийству и выводят теории о теоретичности, совершенно забыв, что ВСЕ люди могут ходить на ЛЮБЫЕ расстояния. Не понимая, что я не заявляла прохождения туристического маршрута, что я не туристка. Я просто идущий человек…»

VESTIGATOR.info предостерегает желающих воспринять эту цитату буквально и принять как руководство к действию: к моменту, когда Юля Вершинина решила предпринять свое путешествие, она прошла хорошую туристическую школу и имела опыт горных походов. Этот опыт оказался недостаточным для того, чтобы пройти маршрут без аварийных ситуаций, но достаточным для того, чтобы выживать в контролируемом режиме.




Бесконечная тридцатиградусная жара, тёплое, почти горячее синее море, кокосовые пальмы, изящно сгибающие вечно зелёные пальмовые макушки над широкими пляжами из белого мелкого песка, дешёвые и удивительно чистые и аккуратные съёмные комнаты с постоянно работающими спасительными кондиционерами, широкие мягкие кровати, отсутствие кухонь в домах, т.к. все люди питаются в многочисленных недорогих уличных кафешках, постоянные разъезды на мототакси с живительным ветерком, высокооплачиваемая работа гидом для русских туристов на самой популярной экскурсии Таиланда, отличный сервис во всех мелочах, улыбки тайцев, ежедневные, ежечасные улыбки хозяев этой райской страны, где всегда светит солнце и всегда синее небо...

Чудо-остров, чудо-остров, жить на нём легко и просто, жить на нём легко и просто!... Наше счастье - постоянно - жуй кокосы, ешь бананы, жуй кокосы, ешь бананы...

Кто-то из туристов когда-то заметил пышущее великолепие этой субтропической страны, и Таиланд стал Меккой и мечтой для многих. Многие бросали работу в своих странах, уходили на пенсию, заводили бизнес, который мог приносить доходы удалённо, и приезжали в Таиланд. Приехавшие (они начали плодиться в 90-х) рассказывали об этой счастливой, отлично развитой индустриально и аграрно, и, что главное, туристически (что появилось со временем), стране своим соотечественникам, и соотечественники со всего мира дружно поехали жевать кокосы, есть бананы и валяться на безмятежных тайских пляжах. В скором времени чартеры российских туроператоров стали садиться в трёх главных туристических аэропортах Таиланда ежедневно десятками.

В это же время (в 90-х) из России хлынул вал активно плодящихся от безделья автостопщиков - им хотелось посмотреть мир, закрытый когда-то СССРовцам. Конечно же, автостопщики быстро и без особых проблем достигали по земле Таиланда, проезжая через легковизовый Китай и безвизовый Лаос, протоптав тем самым Великий ЮВА-шный путь. И, конечно, среди автостопщиков появились первые влюбившиеся, наподобие многим буржуйским туристам, в Таиланд, в море, в солнце, в улыбки, в пальмы, в байки, в шоппинг, в пляжи, в дайвинг, в сервис, в 7-11 (сеть супермаркетов такая). И автостопщики, будучи людьми пронырливыми и часто оч-ч-ч-ень общительными, присоединились к зарабатывающим на русских буржуйских туристах. И - по той же схеме - автостопщики, поселившиеся на гидской работе в сказочном Таиланде, быстренько популяризировали все прелести этой страны среди автостопной общественности. И по великому ЮВА-шному пути поехали, пересаживаясь с попутных машин в дешевейшие китайские поезда, автостопщики, вожделея пожевать кокосы-бананы и безмятежно сколотить миллионы в вечном тропическом лете (официально это именовалось «посмотреть регион, поездить автостопом и слегка подзаработать»).

Сложно сказать, что повело меня этим Великим ЮВА-шным путём. Можно сказать, что я ехала из постоянной тяги к перемещениям, от нелюбви к снегу и холоду, из-за мечты побывать в настоящих джунглях, из-за желания быть рядом с близкими мне людьми, уже ехавшими в Таиланд (и это наиболее вероятная версия), всё это, конечно, сказать можно, а вот сказать, что я ехала туда по чужой колее, накатанной и такой приятной на вид, сложно. Но это было именно так.

По утрам, выпив горячего какао Milo, посмотрев в окошко на пальмы, потыкав каналы кабельного телевидения (включающее 4 русскоязычных канала), приняв холодный душ (в качестве приготовления к уличной жаре) и одев свежепостиранную (в Таиланде никто никогда не одевает вещи два дня подряд, не постирав) и свежеотглаженную лёгкую одежду (почти никогда не скрывающую мои локти и колени), я уходила на работу, где должна была, мило улыбаясь, рассказывать отдыхающим соотечественникам о том, как правильно отдыхать. Всюду цвели цветы. Всюду все улыбались. Я целый день пила свежевыжатые соки из соседнего фруктового отдела, питалась манго и рисом, общалась после работы с друзьями и, как казалось со стороны, радовалась жизни.
Вам нравится?

Ведя бесконечные праздные беседы с милой улыбочкой на лице, я иногда забывала о скуке, но часто, вечерами, после заката (в 18.30), я уходила на обезлюдевший пляж, который был совсем рядом с моим домом, прятала городской рюкзак под сложенные до утра шезлонги и забиралась в тёмное тёплое море, и уплывала в бесконечную даль, даль, в которой нельзя было различить границу чёрной воды и чёрного моря, даль, напоминавшую мне космос. Я плыла к огонькам (это были стоящие далеко в море кальмароловецкие лодки). Мне нравилось грести в этой темноте к этой далёкой космической цели. Стоял декабрь.

Днём у меня не было цели. Цель, как таковая, растворилась, оставив после себя расплывчатую ежедневность, в которой ни о чём не надо беспокоиться. Каждый день мне задавали вопрос: «как дела?», и каждый день я, натужено растянув улыбку, мило отвечала: «да всё лучше всех, как всегда!». Но с каждым днём мне становилось всё ленивее и ленивее что-то делать. Меня уже не радовали никакие покупки, я всё реже выходила из дома дальше работы или магазина 7-11, который был на первом этаже того же здания. В какой-то период я сменила работу с объясняющего «как отдыхать» на тамаду-гида, рассказывающего о стране и ведущего себя так, чтобы всем было интересно и всем всё больше и больше нравилось в этой с стране и в этом автобусе, в котором гид – я. Иногда мне предлагали низкооплачиваемые (100 $ за два дня) экскурсии. Я с пренебрежением отказывалась. Я смотрела телевизор (Боже, я же никогда не смотрела и не смотрю телевизор в РФ!), я сидела в Интернете (я совершенно не помню, что именно я делала в Интернете, но ничего полезного - это точно). И все мои дни проваливались в пустоту, в никуда. Их будто не было. Я жила в этой райской стране, в этой вожделенной стране, в этой жаркой стране, я ничего не делала в этой стране.

Но… «В мире нет смысла, но мы должны дать ему смысл.» (Ницше). «Только препятствия помогают человеку вырасти». (Экзюпери)
Жизнь без цели, без смысла, без препятствий, без эмоций (гидская работа как таковая не давала мне ни эмоций, ни препятствий)… В какой-то из вечеров у меня, гуляющей по Секонд стрит Паттаи, среди баров и пабов, возникло минутное, но сильное желание – напиться. Напиться, закурить и вести себя крайне непристойно. Желание не могло быть притворено в жизнь. Вот тогда я и поняла, что дальше так продолжаться не может. Нужно идти. Идти к цели. Через тысячу сложнейших препятствий.

Этот поход – это инсталляция. Упрощенная инсталляция периода жизни, который настал теперь. Цель – терпеть и идти. Цель – стать сильнее. Цель – не ныть. Цель – не бояться. Цель – видеть за пределами самой себя. Цель – остановиться и выйти на время из социального потока, чтобы переосмыслить происходящее. Цель – задуматься. Цель – осознать, что есть только я и цель. И ничего и никто больше мне не поможет. Это преодоление самой себя.

Я бросила тайский рай, и, как порядочная перелетная птица, перелетела с крайнего юга на самый крайний север - летовать.
Итак, декорации сменились:

---

Избушка была тёмная, с маленьким разбитым окошком, незакрывающейся изнутри, оббитой разодранным дерматином дверью, печкой-буржуйкой, широкими нарами с валяющимися на них человеческими одеждами и характерным, затхлым, тёмным запахом брошенного и промокшего человеческого жилья. Спать на этих нарах мне совсем не хотелось.
Пол часа тому назад у этой избушки меня высадила рейсовая норильская «Заря», и я осталась одна в этом густом, диком заполярном лесу на берегу озера Лама.
Немного подумав, я взвалила оба своих рюкзака – большой и маленький – на свой организм и двинулась в чащу вдоль берега озера – туда, где, как предполагалось, начинался мой маршрут – к устью реки Бучарама, до которой оставалось берегом ещё около 30 км.
Так, с камня на камень, сквозь кусты, шаг за шагом, к часу ночи я добрела до следующей избушки – на этот раз с людьми. У избушки КС-ка, моторка, мангал, стол и свет горит в окошке. Я не зашла. Я хорошо знала, что делают в таких избушках вечером пятницы - пьют и перестают быть похожими на людей. Но, так как люди всё же люди, первую ночь в лесу мне хотелось провести рядом с ними, а не с дикими зверями. Я забивачилась за бугром, находящимся в 200 метрах от избы, но закрывавшем меня от глаз людских. Наступила первая ночь.


Утром у моей палатки раздались два голоса. Очень пьяных и очень мужских. Один из них сказал:
– О, а это чё за фигня?
Второй:
– Да это маяк, не трогай!
Было определённо ясно, что под «фигнёй» они подразумевают мою палатку. Первый всё же подошёл.
– Да никакой это не маяк!
– Да нет там никого, не трогай!
Но первый постучал по тенту. Я лежала под эти жалким куском ткани, и в который раз думала о том, как сложно, не видя ничего из происходящего вокруг, оставаться внутри в безопасности.
– Здесь ЕСТЬ, и нечего сюда ломиться!.. – как можно грубее гаркнула я, и мужики, продолжив свои пьяные, по всей видимости, рыболовецкие дела, отступили.

Когда моросивший всю ночь дождик начал сдавать свои позиции, я, выкарабкавшись из уютного спальника и светлой палатки в серо-мокрую реальность, приняла решение, что сегодня не я буду нести (спина со вчерашнего перехода уже побаливала), а меня будут нести. Достала и надула лодку.
Как здорово грести по спокойной глади озера! Моя маленькая (3, 5 м.), закаяченая байдарка Щука-1 выделывала настоящие чудеса своей сверхманёвренностью. Достаточно немаленький груз + я утопили её практичеки полностью, и над водой торчала только верхняя, синяя часть байдарки, да я с веслом. Хотим направо? Легкое прикостновение весла – и плывём направо. Налево? Пожалуйста! Ветер непопутный? Ну, это нам не помеха, мы, я и моя байдарка, несёмся вдоль кромки воды, метрах в 20 от оной, и камни, болота, лесины и ольховый кустарник проносятся мимо, что радует меня невероятно.
Так, в озёрной гребле, прошло пол дня. Начинала подниматься неслабая волна. В целях своей безопасности (страшно было на такой боковой волне) я снова причалила. Сдула чудо-Щуку, и привязала её, мокрую и сложенную пополам, к задней части упаковонного свободно рюкзака.

Мамочки! Что же так тяжело-то, а? Мне показалось, изначальный суммарный вес рюкзаков 32 кг увеличился после намокания лодки до всех 40 кг.
 
С камня на камень, сквозь кусты, по болоту… Ноги тонут в болоте, я сгибаюсь под тяжестью рюкзака, на каждом крупном камне я не могу не присесть. Больно спине, почему-то очень больно… Встаю с очередного камня, в очередной раз вытаскиваю затянутый вязью болота ботинок. Шагаю другим ботинком вперёд. Он тоже тонет. Вытаскиваю. Фу!... Не могу я так больше. На топкой гальке (!) устариваю стапель-2, и снова надуваю Щуку.

Снова плыву, но уже без такой яркой, как утром, радости. Не прекращается дождь. С вёсел ко мне в рукава и в юбку байдарки заливает вода. Очень много воды. Руки в перчатках коченеют и ими так холодно держать дюралевое весло. Но лучше плохо ехать, чем хорошо идти. К вечеру, часам к 8-ми, за очередным изгибом ламского берега показался дым костра. А вот и сам костёр уже виднеется. Вокруг – десяток палаток и неопределённое количество людей в дождевиках. Когда я поравнялась с их пришвартованными к берегу надувными лодками, они, помахав мне, спросили, не хочу ли я горячего чая. Ха! Это я-то не хочу? Дождь так и не прекращался весь день и мне сейчас каза-лось, что на мне нет ни одной сухой нитки. Причаливаю, ко мне протягивается сразу несколько мужских рук – помогать мне выбираться на крутой берег. Меня вытаскивают. Вытаскивают на берег и мою Щуку. Наливают огромную кружку горячего чая, протягивают хлеб, помидоры, шашлык, сникерс, что-то ещё. Все собираются вокруг меня плотным кружком.

Я, ловя невероятное блаженство от горячести чая, рассказываю гражданам-рыбакам о своём маршруте, показываю карту. Кто-то присвистывает. Кажется, их очень сильно впечатляет эта идея. Всех, кроме одного. Старый геолог, явно пользующийся авторитетом в собравшейся у костра толпе, смотрит на меня с каким-то странным интересом, перемешанным с подозрительностью и презрением. Через примерно час моего такого тёплого общения с компанией, предлагавшей мне на сегодня закончить движение и забивачиться в их компании, геолог предлагает мне отбуксировать меня на своей надувной лодке с мотором до Бучарамы. Заманчивое, слишком заманчивое предложение – буксир до начала маршрута. Я соглашаюсь.

Все эти 10 км со скоростью 4 км/час геолог меня тщательно инспектирует по туристским терминам – как называются узлы, горы, разные воднические штуки. Узрев во мне некомпетентность, выдал оценку: «Два. Теорию ты не сдала. С такими данными практику не пройдёшь тоже. 70% того, что ты погибнешь. Иди до перевала, если отстанешь от графика на 2 дня – возвращайся. Запомни – отступление равно победе». Он говорил, что когда-то в Киргизии перетаскал много трупов таких матрасников, как я. Он говорил, что 28% от того, что я останусь жива – это если я вернусь с перевала. А 2% - это чудо, при котором меня подберёт попутная группа или вертолёт… у него была идея-фикс – отговорить девочку-матрасницу от идеи пройти, по его мнению, КМС-овский маршрут. Некоторое время спустя срок моего отставания на перевал упал до 1 дня:

- Один день - и возвращайся, дальше отставание будет только нарастать. Слышишь?
Да, я слышала. Я хорошо слышала, что он говорил. Про отвесные скалы на маршруте, про густые ольховые заросли, про толпы медведей, конечно. В конце концов, дядя дошёл даже до того, что заявил:
- Если на один день раньше срока на перевал придёшь, можешь идти дальше. Иначе – ты труп.
Я сидела на моторе. В 11 часов под так и не прекратившимся проливным дождём мои зубы начали выдавать барабанную дробь, мокрая одежда полностью перестала сохранять тепло. Я сидела в этой лодке, как в луже. И мне хотелось только одного – берега, костра. К тому же дядя меня порядком достал. Я направила лодку к берегу. Дядя говорил, что лучше бы дойти до Бучарамы, до неё тут было не больше трёх километров. Но я больше не могла.

И вот, я на гальке. Уплывая, геолог раз за разом кричал фразу:
- Трупом ты меня не удивишь!....
- …Тру-у-у-пом ты меня-я не удиви-и-ишь!
- …Тру-у-у-упо-о-ом ты-ы-ы меня-я-я-я-а-а не удиви-и-и-и-иш-шь!...

Тем временем я скачу по берегу, пытаясь хоть как-то согреться. Меня просто всю трясёт и колотит. Температура около 8-10 * С. Разгружаю судно. В нём промокло всё. Всё просто плавает в воде – вся одежда, спальник, палатка, продукты… Продолжая подпрыгивать, из абсолютно мокрого плавника закоченевшими пальцами с первой спички развожу костёр. Ставлю палатку. Пытаюсь согреться и высушиться. Дождь не прекращается. Начинается штормовой ветер. Хранящую полупросохшие вещи палатку сгибает очередным шквалом и она делается плоской, сравнявшись с землёй – сломалась дуга. Тем не менее, от ветра гораздо лучше горит костёр.

До пяти утра с горем пополам пытаюсь тщетно всё просушить. В пять, с блестящими и красными от дыма глазами, во всё ещё сырой одежде, ложусь спать, накрывшись космическим одеялом.


Уже днёвка. Да, днёвка вынужденная – всё так же пытаюсь просушить мокрое всё и пытаюсь спастись. Дождик то идёт, то нет, и полупросушенные вещи я периодически прячу от костра в палатку. Думаю о словах геолога. Он сказал, что вероятность трупа – 70%, и 30% - если я вернусь с перевала обратно. Он не привёл очень объективных причин гибели меня. Но всё-таки…
Мне хочется всё съесть и сидеть на этом берегу. Здесь тоже вполне красиво – это Ламские горы, тоже столовые и не даром сюда ездит весь Норильск отдыхать на выходные….
Я ем. Съедаю подаренный мне вчера сникерс, сырокопчёную колбасу (её вручили мне родители, хотя я и считала этот продукт не подходящим для моего похода), пару каш «Минутка», картошку. ролтон. День проходит между костром и палаткой, на пяточке в 7 метров длиной.


Верю ли я в Бога? Мне, пожалуй, сложно поверить в такое количество таких потрясающих совпадений. Это мне гораздо сложнее, чем поверить в Бога.

Вчера, в третий же день пути, после такой вынужденной днёвки, я, кое-как собравшись, всё же села в лодку. И снова полные рукава воды, и снова все вещи, тщательно запакованные и заскотченные, но лежащие на дне лодки, безнадёжно мокрые.

На пути повстречалась очередная избушка. Я изучила её. Дрова, буржуйка без трубы, соль. Соли тут в каждой избушке в избытке. Очень хотелось приладить трубу, но чувство тащило меня дальше. И я поплыла, продолжая заливать себя водой. Вот и долгожданная база уфологов – мне рассказывли о ней. Я причалила, конечно.

Интересно же – как это, изучать инопланетян. К тому же, у меня была большая нужда – спички. К моему великому стыду, у меня было 56 охотничьих спичек и несколько коробков обычных и… Охотничьи промокли. Промокли и черкаши. Хотя всё было тщательно загерметизировано (а в баночку из-под фотоплёнки, где лежали обычные, охотничьи не влазят) и хорошо спрятано. Дилетантство?
Швартуюсь, иду на базу. Никого. Ни души. Стучусь во все двери многочисленных разбросанных по берегу домиков, ищу людей – никого. База брошена.

Какая-то вышка стоит у одного домика. На вышке – бочка. Забираюсь по лесенке наверх. В дне бочки дырка, в бочке на верёвке кружка. Какие-то провода. Всюду среди домиков на палках приклеены светоотражатели типа катафот. В домиках какие-то бумажные конусы и бумажные же штуки, похожие на неопознанные летающие объекты. Смеюсь про себя. Думаю, что если инопланетяне и есть, то они тоже наверняка смеются над способами их изучения. Вся база больше напоминает детский пионерский лагерь. А катафоты с бумажными НЛО – произведения младшеклассников. Весьма и весьма несерьёзно на вид.

Я думаю найти спички. Много спичек. И тут – опа! – у печки большая коробка, где именно много спичек. Ничего себе! Отсыпаю себе кучку. Ура! А черкаши? Ищу. И тут – опа! – лежат.
Возвращаюсь к лодке. Штормит. Идти на лодке по такой волне и на такой мели почти нереально. Если и не кильнусь, то зальёт меня ещё более капитально. Выгружаю вещи, переворачиваю лодку, иду на базу. Весь вечер в самом уютном из домиков топлю большую печь, развесив всё, что у меня есть, на верёвки вокруг печи. Спать ложусь без одежды, накрывшись четырьмя базовскими одеялами.
Просыпалась я несколько раз за ночь от жуткого холода. Печь прогорела. А ведь четыре одеяла! Притаскиваю ещё одеял, снова пытаюсь спать. Замерзаю. Утром сворачиваю едва просохшие вещи. Кошмарно холодно и неуютно. Всю ночь снился медведь, бродящий вокруг домика. На термометре целых +3 - отчего же так холодно?

Из гермоштанов делаю гермомешки, плотно затянув их резинкой и проклеив швы. Спички прячу в герму с картой. Получилась карта Путорана в рамочке из спичек. Символично.
Очень тщательно пакуюсь.

Выхожу с базы в полдень. Иду бечёвой – тяну за собой по воде пустую лодку, рюкзак с вещами на спине. Легко. Очень легко. Дальше – хуже. Ольшаник. Такой густоты ольшаника мне ещё нигде не приходилось встречать, между его корявыми ветвями не больше 10-20 см. Здесь иду в две ходки – перетащу вещи, иду за лодкой, перетащу лодку, иду за вещами. В ольшанике нашла примятую (явно сегодня) траву и сломанные кусты. Может, люди? На всякий случай всё время что-то кричу и пою: «Я человек, я иду, я иду, и вовсе я не похожа на еду!», или просто: «Эй! Это я!». Тем временем я уже ушла от озера Лама и путь мой пролегает берегом реки Бучарама. На песчаном пляже нахожу следы. Мда, это не люди… Совсем однозначно, кто это шёл с четырьмя широкими большими лапами. Шёл сегодня. Сердце падает. Я его вовсе не хочу встречать…

Поэтому вечером, покормив себя банкой врученной мне родителями кукурузы, нахожу большой галечный пустырь и бивачусь точно посередине пустыря – место явно не транзитное для местного населения. Если этих с четырьмя лапами назвать населением.


Костёр этим утром разгорелся с первой спички. Вскипятив воду, накормила себя 2-мя лапшами «ролтон» с тремя столовыми ложками подсолнечного масла и кружкой вишнёвого киселя. У меня принято решение об утреннем питании. Как известно, пища, полученная утром, расходуется в течение дня, а вечером – идёт в прок. Зачем мне нести на себе что-то для «в прок»? Итак, питаться я буду раз в день – сразу после подьёма. Сегодня, после такого плотненького завтрака, клеила сапоги к гермоштанам, писала дневник и потому на маршрут вышла только к полудню. После некоторого времени с повторением вчерашнего сценария (бечёва, 2 ходки, бечёва, 2 ходки), решила несколько срезать по мшистому редкому лесу. Лес оказался очень приятным, чересчур приятным. Наладилась погода. Сквозь редкие лиственницы мне были видны со всех сторон окружавшие меня столовые Ламские горы. Я ни о чём не думала. В этом лесу очень хорошо медитировалось. Там, где мох стал совсем невысоким и почти перешёл в лишайник, я, одев рюкзак на плечи, повела за собой сложенную пополам лодку прямо по земле. Чудо-Щука!
 
К вечеру я вышла к Геологической и забивачилась на одном из её нетранзитных для местных островов, приготовив с вечера дрова из сухого плавника и спрятав их под тент на утро.


Дневник пишу скорее для того, чтобы не забыть, какое сегодня число. Иду по 10-11 часов в день. Сплю по 9-10, меньше спать не получается – сильно устаю. За ходовое время прохожу в час по чайной ложке, но я иду. Какое-то время пытаюсь идти с обоими рюкзаками и с пустой, слегка надутой лодкой, сложенной пополам. Несколько раз произошёл «Бум». Я упала на берег, и, лёжа вот так под весом рюкзака и разглядывая бурные белые воды Геологической, тянувшей мою Щуку, понимала, что, упади я в реку, я не смогла бы встать с этим рюкзаком и последствия были бы весьма неприятны. Решив не дожидаться, пока «Бум» будет в реку, снова пошла в две ходки. Иду в сапогах, приклеенных БФ, Моментом и Ураном (три полосы, не смешивая) к гидроштанам. Всё отклеилось. Скотч сантехнический воду тоже не терпит, поэтому я иду всё время с мокрыми ногами, - но шерстяные носки у меня из собачьей шерсти, а ведь собаке не холодно, когда она мокрая. Тем более, вода движется в сапогах при ходьбе, и я не мёрзну. Ночами очень тепло заворачиваю ноги в сухое. Спать мне, несмотря на всю многочисленную тёплую одежду, одетую на меня, слегка прохладно, но не холодно. У меня спальник на +8, но с пришитым слоем синтепона (в ногах 2 слоя) и вкладышем из агротекса (позже поняла, что хорошо бы из агротекса делать еще накидку на спальник от конденсата). Да, так и есть, здесь заботы сводятся к «холодно-тепло» и «мокро-сухо».


Утром, после как всегда так старательно оттягиваемого выхода на маршрут (с утра всегда тяжелее идти), я нашла в лесу следы людей. Помимо следов – свежее, едва остывшее кострище, кон-сервную банку в нём, пару неумело скуренных окурков от сигарет «West» и кусок багажной бирки с рейса самолёта Пулково – Норильск. Питерцы, значит… Находка эта, надо сказать, меня очень взволновала – я не одна, я теперь всё-равно что иду с ними, с этими незнакомыми мне высокими сильными людьми. Нет, я вовсе не хотела их догонять – их явно опытная группа имела своего руководителя, свой темп, свою раскладку и мне могла сказать только одно – примерно то же самое, что говорил геолог в той злополучной лодке. Нет, мне вовсе не нужны были ни попутчики, ни отговариватели. Но весь этот день, то и дело находя отпечатки их протекторов (шёл дождь и отпечатки везде были очень свежими), я радовалась тому, что я иду с ними след в след (просто долина реки там такая, что по другому не пройдёшь), всё пыталась найти новые и новые признаки их и местные дикие звери в этот дождливый и как всегда мокрый день были мне не так страшны.

Но я шла в две ходки. И поэтому от группы питерцев я могла только отстать. Надо сказать, что идти в две ходки особенно неприятно тем, что вот идёшь себе, идёшь, наслаждаешься пейзажем, видишь новые горизонты и хочешь их достигнуть поскорее. Но нет – там сзади ещё килограммы! И приходится разгружать рюкзак, идти обратно, загружать там рюкзак и снова иди по тому же са-мому месту, по которому только что прошёл и всё уже увидел. Пройденное расстояние в этом случае умножается на три.

Этот день был особенно красив, и я то и дело останавливалась, чтобы, затаив дыхание, полюбо-ваться горами в снежных шапках, зелёными стройными лиственницами на фоне этих гор, белыми, даже слегка голубоватыми пенными потоками воды в Геологической и отвесными скалами кое-где по её берегам.


Вчера мне очень хотелось хоть немного приблизиться к уходящим вперёд питерцам – как ни странно, именно приблизиться. Мне думалось, они своей большой (4-6 человек) компанией распугали всех местных жителей (четырёхлапых). Окончательно выбившись из сил, я забивачилась достаточно высоко по ущелью, там, где уже серьезно холодало, не было дров и почти не было деревьев. Ни вечером, ни ночью, ни утром меня не покидало ощущение зверей вокруг. Беда в том, что ощущение это было оттого, что я начиталась отчётов по этой местности (с упоминанием четырёхлапых) и наслушалась многочисленных стращателей. Вообще, мне кажется очень неправильным то, что меня запугивали медведями. Оттого, боюсь я медведя или нет, никак не менялась вероятность его на меня нападения (нападают медведицы с медвежатами, шатуны и раненые человеком звери), вероятность эта была в принципе невысока – нормальный зверь чуял меня издалека и уступал мне дорогу. Так что получалось, что эффект от запугивания меня был один – я постоянно боялась. Очень боялась. То есть, был сильнейший вред, а пользы – не было. Не нужно пугать медведями, товарищи!

Так, всё время боясь, я прошла красивейший 10-тиметровый ледник вечного голубого снега и начала траверс левого склона ущелья – Геологическая падала здесь водопадом и это было началом перевала.


Я сделала совершенно невероятную вещь – я ночевала на перевале. Прямо на самом гребне. Нашла площадку из мха, покатую, конечно, под снегом поставила палатку и спала, всё время скатываясь.
Ночью шёл снег. Почти беспрерывно. Палатку завалило. Я очень мёрзла на камнях, свернувшись клубком. Вообще, вчера я планировала уйти за перевал и идти всю ночь, а уже утром, по теплу, в тепле и низко, забивачиться. Но, кажется, никак не получалось – я упорно начала падать на скользких камнях и рюкзак стал каким-то жутко тяжёлым. Рюкзак в принципе имеет свойство тяжелеть под вечер, а по утрам сильно болит спина и начало рук. Провела ревизию еды. Осталось у меня 24 еды. Конечно, выдала себе категоричное распоряжение сократить количество потребляемой пищи. В ходовые дни больше, в сплавные – меньше.
 
Невероятно замерзая, вылезла из палатки в окружающий её сугроб, засунула в рюкзак лодку и побежала выше, за гребень, надеясь сразу же за гребнем увидеть противоположный склон и озеро-начало Хонна-Макита. И тут… Тут произошло то, что, конечно же, могло произойти, но чего я никак не ожидала.

На меня напала туча.

Сначала она просто посыпала меня снегом. Затем, когда я пошла ещё выше, снег сгустился. Его стало очень много, и он перестал таять. Когда я шла с лодкой второй ходкой, туча решила, что мало меня пытать холодом и голодом (из-за холода и экономии черкашей, газа и еды в этот день я не ела горячей пищи). Туча обволокла меня густой пеленой, она просто проглотила меня. Несколько раз я присела отдохнуть и подождать, пока разъясневеет, но драгоценное время шло, я не могла сидеть. И я шла, не видя ничего вокруг, не зная, где я иду, шла по холодной заснеженной горе с торчащими то тут, то там, камнями. Спохватывалась: «Ах ты, Господи, только бы ногу не сломать!», проваливаясь в сугробы между камней. И вокруг всё белое. Всюду всё белое. Видимость не больше полутора метров. Вот скала, её слегка видно. Она рядом, и с неё течёт водопад. Быть может, водопад из искомого озера?
 
Карабкаюсь по скале. Цепляюсь за снег. Я в ботинках, и снега в них уже полным-полно. Забралась. Ага, озера нет, но надо идти по перевалу правее, судя по карте. Я иду. Точнее, ползу, по колено проваливаясь в снег. Долго ползу. И тут понимаю, что озера нет, вокруг пелена, в рюкзаке только лодка и я не знаю, где я и куда я иду. У меня начинается лёгкая паника. Я не могу идти обратно – это ходка с лодкой, лодку надо оставлять у ориентира, а здесь только снег кругом… Я ползу, а в голове мысли, что уже ночереет и что этой ночью я замёрзну в этом снегу. Будь у меня палатка, я построила бы вокруг неё иглу, в иглу зажгла бы горелку, выпила бы горячего какао с ложкой спирта. Но где палатка? Где горелка? Вокруг только пелена. Смерть в снегу на перевале мне кажется просто жуткой. Я не готова быть замёрзшей 1 августа! Продолжая проваливаться в снег уже по пояс, я начинаю тихо подвывать «Отче наш». Как все люди на Руси… Паника мешает мне понять, что при этой температуре до замерзания я смогу пройти о-о-о-очень много.

Я вышла к цепочке искомых озёр. О!... Слегка разъясневела туча и я увидела гладь озера подо льдом, совсем рядом, но ниже меня. Скатываюсь с горы, как с горки, скатываю рюкзак. Я бродила четыре часа…

Бросаю лодку у приметной скалы и – скорее, за теплом, за спасением. До своей закладки я шла минут сорок. А ведь потрачено четыре часа на дорогу туда… Таких драгоценных. И вот, вдоль озёр я бреду, оставляя на девственном снегу свои одинокие следы, я уже с таким дорогим и бесценным здесь грузом. Я повторяю про себя, как зацикленная: «Пока я иду, я жива, как только остановлюсь, я умру». Иду по холодной каменной заснеженной пустыне. Иду до половины третьего ночи. Под ногами, как писали предыдущие группы, чавкающее месиво, на спине – как будто танк развернулся.

В месиве я долго делаю площадку из мха. Что бы ни говорили защитнички тундрового мха, а мох, пусть и мокрый от только что стаявшего снега – это не вечная мерзлота, всё же… Выдрала посиневшими руками весь окрестный мох. Сложила его в месиво. Поставила палатку. Вырубилась. Весь остаток ночи просыпалась, чтобы сделать шевеление-зарядку «для сугреву».



(Ну что, дорогой мой дядя геолог, я отстала от графика на два дня!)
В половине девятого я проснулась от страшной боли в больших пальцах ног. Неужели отмёрзли? Активно ими шевелю, вроде отходит. Снимаю носки, обильно смазываю пальцы мазью «Спасатель», на горелке кипячу принесённую с вечера воду, завариваю лапшу «Биг Бон» и варю какао. Съев всё это и снова тщательно замотав ступни, опять засыпаю.

В половине двенадцатого просыпаюсь от шума падающего на палатку снега и, как всегда, от холода. Пора идти. Пора одевать мокрые носки (у меня есть двое шерстяных носок – всегда, по возможности, сухие ночные и дневные), засовывать ноги в холодные резиновые сапоги и идти…
Огромная каменистая пустыня с валяющимися всюду грязными клоками снега, редкий и какой-то особенно жалкий мох, белый лишайник, больше похожий на водоросль, лёгкие волнистые изгибы этого марсианского, серо-коричневатого каменистого ландшафта и ветер, сильный бесконечный ветер. Ни один живой организм не подаёт признаков своего здесь присутствия. Утопая в месиве, образованном подтаявшей вечной мерзлотой в гальке, в две ходки я спускаюсь до воды Хонна-Макита. К шести закончены обе ходки. Стапель и полуднёвка. Ура, я наконец-то вышла к воде.

Мне почему-то очень неуютно здесь, хочется скорее отсюда убежать, убежать туда, где мир похож на планету Земля. И даже красивейший клюквенный закат, разлившийся в ветреной пустоте до горизонта, не помог мне полюбить это место. В прибрежной гальке я выкопала веслом довольно глубокую яму и поставила туда палатку, тем самым укрыв её от ветра. Между краями ямы и тентом проложила слой жалкого мерзлотного мха.
Ветер съёживал всю меня, видимо, здесь была какая-то особенная его частота.

Проснулась в 6 утра от сильного стука тента по палатке. Ветер. Эта каменная пустыня чем-то напоминает мне Небраску. Уснуть, при всей моей ежедневной уставаемости, в таких условиях уже не удалось. Вылажу. Господи! Щука лежит наполовину в воде с полуспущенным баллоном! Выскакиваю из палатки и босиком несусь к ней. Неужели её, надутую и перевёрнутую, смог передвинуть с места стапеля к реке ветер? Вообще, её вес семь кг, к тому же она была вовсе не сухая. И что случилось с баллоном? Перетаскиваю лодку на то место, откуда её утащила неведомая сила (инопланетяне? Здесь же как на Марсе), хватаю почему-то не сдутый к реке насос, проверяю баллон на дыры. Баллон не спускает. Дыр нет. Все вещи, оставленные мной ночью под перевёрнутой лодкой, лежат на том же самом месте. Мистика!

Но солнце (удивительно – солнце!) уже немножко сгладило жутковатый вид окрестного безмолвия и я, позавтракав в палатке картошкой с маслом, продолжила вчерашнее приготовление к походу водному. К девяти всё было готово. Сегодня у меня точно ничего не промокнет! Напяливаю почти просохшие и заново проклеенные вчера сапоги, два дождевика, затаскиваю гружёную Щуку в реку и покидаю столь неуютное своё пристанище.

Нет, я ещё не сажусь в лодку – глубина здесь меньше полуметра, постоянные перекаты, река стремительно спускается вниз. Я иду, ведя свою Щучку на верёвочке. Мне сложно назвать это сегодняшнее действие «бечёва», потому что все предыдущие дни я волокла Щуку против течения, а сегодня я иду по колено в реке, а Щучка тихонечко, как собачка, плывёт за мной. И так нежненько тыкается в меня иногда своим верным носом. А иногда наоборот, как собачка, увидевшая кошку, забегает вперёд и рвёт у меня из рук поводок, стараясь убежать. Но я её не пускаю. И вскоре она снова тыкается мне в ногу. Так вот мы прошли довольно бодро немаленькое расстояние. Была пара таких больших перекатов, что, протаскивая Щуку сквозь их камни и наблюдая, как её кидает и крутит в белом бурном водоворотистом потоке, я думала, что так странно было назвать это «небольшими перекатами» предыдущим группам. Но вот наконец-то миновал уклон реки с перекатами, река повернула направо, и началось то, что в отчётах именовалось озёрами. Глубина здесь уже не позволяла вести Щучку на поводке и я (наконец-то!), загрузилась в лодку сама. Плывём!... За оставшиеся пол дня по ровной глади впадающих друг в друга озёр я преодолела то расстояние, которое прошла за все предыдущие десять дней. Правда, окрестный пейзаж продолжал оставаться космическим с лежащими кое-где клочками снега, и мне очень, ну очень хотелось дойти как можно скорее до первых деревьев.
Теперь уставали и мёрзли только руки.


Идёт дождь. Сильный. Проснулась, выглянула – батюшки! Рюкзак и всё, что там было, залило водой, а ведь он лежал в двух метрах от кромки воды! Прямо босиком бегу к нему по тундре (да, вода подтопила именно тундру, а галечный пляж давно был на большой глубине). Боюсь, что уплыло весло. Лежит. Слава Богу! Вчера я, привязав леску к веслу (ничего более подходящего для удилища здесь не нашлось), пыталась ловить рыбу на блесну. Выудила одного небольшого хариуса и, устав убивать на себе тысячи голодных комаров, убежала в палатку.

Позавтракав этим засоленным с вечера хариусом с картошкой, собираюсь в дорогу. Сегодня я ожидаю очень хороший день – я хочу дойти до так желанного леса, который начинается у Пэдэя. В лес, правда, я собираюсь зайти пешком – у Пэдэя уже во всю идёт череда шивер, поэтому, причалив у Южной Неракачи, я хочу идти дальше до самого водопада бечёвой. То есть, с собакой-Щучкой на поводке. Я не хочу рисковать на воде. И теперь у меня последние, можно сказать, пара десятков километров сплава по Хонна-Макиту.

Течение было пугающе быстрым, у меня не было даже времени смотреть на берега, так я была занята удержанием лодки в правильном потоке воды. Как я уже упоминала, байдарка Щука, а особенно Щука-1 очень манёвренна и именно благодаря этой манёвренности я успевала обходить обливники, проходить перекаты, местами забитые камнями. По всем признакам, вода сегодня была очень высока для этой реки – об этом говорила как затяжная непогода с обильными ливнями всю предыдущую неделю, таявшие сегодня высокие сугробы на перевале, так и то, что утром я нашла затопленными свои вещи, оставленные вечером в двух с лишним метрах от воды. Сложно представить, что я испытывала в этом стремительном сплаве – нос лодки, который я с потом на лбу удерживала параллельным берегу, то поднимало волной над обливниками вверх так, что, глядя вперёд, я видела только небо (лодка была перпендикулярна воде), то опускало (просто скидывало, что уж там опускало) вниз, да так, что мне хотелось зажмуриться.

Душа тогда поселилась в пятках. Все препятствия были слышны (именно слышны, а не видны!) издалека своей бурной стреминой и каждый раз, когда я слышала этот шум бурлящей воды, я начинала стараться изо всех сил успеть уйти к берегу и вглядывалась в так быстро приближающееся препятствие – пройду – не пройду? Несколько раз я, успев выгрести к берегу, выскакивала из лодки, буквально падала в воду, боролась с течением за право управлять лодкой и проходила бурные белые препятствия по береговым камням, проводя лодку бечёвой. При этом мне приходилось буквально цепляться за камни, иногда падать, чтобы течение не сорвало меня вместе с лодкой. Это было в самых сложных местах. С ужасом глядя на эти бурлящие потоки с берега, я вспоминала прочитанные мной отчёты, где «несложные шиверы» начинались после впадения левого притока Юж. Неракачи. А всё то, что до Неракачи, именовалось перекатами, забитыми камнями. Да, у меня была слишком высокая вода. Но берегом вдоль спокойно между «перекатами» текущей реки было слишком медленно идти, я уже порядком хапнула сильнейшего адреналина, и я снова садилась в лодку, чтобы пройти ещё хотя бы несколько километров до места запланированного выхода на берег. Ещё несколько километров…
…Я как раз повернула голову налево и увидела лежащие на берегу оленьи рога – они описаны во всех отчётах как ориентир места бивуака. «Ну, – подумала я – пора чалиться. Дальше река не на мой уровень», и тут…
 
Меня кильнуло. Течению хватило той доли секунды, что я смотрела на берег, чтобы ударить меня об обливник и боком перевернуть. В первые минуты, держась одной рукой за перевёрнутую лодку, я изо всех сил стараюсь не выпустить из рук весло. Мне кажется, сейчас будет мель на перекате, и я выкарабкаюсь. Лодку подкидывает. Меня, вслед за лодкой, заливает волнами. Я начинаю захлёбываться. Понимаю, что весло не дороже жизни, бросаю весло, пытаюсь перевернуть лодку. Но её переворачивает поток и я всё снова и снова под водой, захлёстывающей её и меня. Меня выносит наверх жилет и я, как могу, цепляюсь за лодку. Оказываясь наверху, я судорожно, с громким придыханием, хватаю воздух ртом. Снова захлёстывает волна. Я уже порядком наглоталась. Тело коченеет от ледяной воды. Белый бурный поток ударяет моё тело об обливники. Я думаю: «Что, всё?...»

Я вспоминаю, что должна денег Коле Д., занятых на «Зарю» до озера Лама. Как это плохо - занять и пропасть без вести! Я думаю, что так нехорошо с родителями получилось – они отпустили, помогали с приготовлениями, а я взяла и пропала без вести. Я думаю обо всех людях, знавших о моём походе – как это глупо – ушла и пропала без вести…
 
Когда я уже совсем понимаю, что ВСЁ, я успеваю схватиться рукой за камень такого близкого дна. Держусь, сажусь на этот камень, держусь ногами. Лодка привязана ко мне. Слишком сильное течение, меня вслед за лодкой срывает с камня. Я цепляюсь за другой. Держу лодку, понимаю, что там, впереди, снова шивера и бурные белые волны видны уже отсюда. Капитан должен тонуть вместе с судном. Но я… Я отвязываю и отпускаю верёвку.

И вот я с этого камня пытаюсь встать. Здесь мелко – чуть выше, чем по колено, но меня срывает течением, напрочь окоченевшее тело не двигается. Я встаю. Я приказываю себе идти. Вышедшее из воды тело отходит, но ноги… Они не шевелятся, меня снова сносит к шивере. Я долго борюсь. Но меня всё же сносит. Я гребу к скале у берега, течение помогает мне. Я гребу, как могу. С меня слетели гидроштаны и в них набралась вода. Вот и скала. Я цепляюсь за камень. Я вылажу. Я на берегу. В судорогах, сгорбившись почти до земли, я пытаюсь идти, трясущимися губами страшным голосом повторяю забитое: «мама-жива-мама-жива-мама-жива-мама-жива». Пытаюсь идти. Падаю плашмя. Мир куда-то провалился. Поняв, что в судорогах я продолжаю говорить всю ту же фразу, пытаюсь выдавить из себя что-то ещё. Заклинивает: «Господи-я-жива-Господи-я-жива-Господи…».

Мне хочется лежать и не вставать, но я хорошо понимаю, что надо идти, идти, идти, шевелиться, иначе я замёрзну. Я шевелюсь. Кое-как поднимаюсь на карачки, ползу. Понемногу у меня получается встать. Я как парализованный инвалид. Иду вперед. Падаю. Поднимаюсь. Иду. Постепенно отхожу. С меня течет вода, но я не могу снять и выжать свою одежду – тело не слушаются меня. Когда судороги кончаются, я начинаю думать – что дальше? Идти, это понятно. Вперёд, это понятно. Но что я буду есть? Вижу грибы. Пытаюсь жевать. Вижу лишайник – жую. Борщевик. Фу, гадость! Но я найду еду в лесу. Всё, что есть на мне – это два свитера, флиска, куртка, ветровка, флисовые и синтепоновые штаны, гидроштаны с приклеенными к ним резиновыми сапогами. Всё мокрое. Температура около ноля.

И тут я вижу что-то ещё. Волки. Много волков. Нет, я не вижу волков, я вижу только их следы и множество обглоданных костей. Следы очень свежие. «И ждёт отчаянных гостей чужая стая»… Я боюсь быть сожранной. Я, конечно, понимаю, живую меня никто жрать не будет. Сначала меня загрызут. Лучше уж было утонуть. Волки – они не медведи, они не боятся людей. Я продолжаю идти – что мне ещё делать? Мне теплеет. Наступает полярная ночь (как время суток, а время года сейчас – полярный день). Всю эту ночь я иду, ожидая, что меня сожрут. Попытка спать равна самоубийству. Следы, следы, следы, следы, кости. О, совсем свежие кости! Боже, да это был волк! Серый кусок шерсти и обглоданная лапа. Трогаю. Ещё тёплая… Волки жрут волков…

Вроде, они не нападают на людей. Только стаей в голодную холодную зиму. Эти вроде не голодные – только что съели волка… Иду, иду, иду, иду по оленьей тропе вдоль берега. Ещё нападают вожаки волков, чтобы доказать свою крутизну. Но ведь столько оленей – зачем им я?
На холмике странное сооружение рук людских – прямоугольник, обложенный камнями с палочками, торчащими подобно частоколу, по периметру. Могилка? Ещё не лучше, ничего не скажешь. Следом на холмике такая же. И ещё. И ещё. Нет, не бывает столько могилок…


Под утро вижу что-то красное в реке. О! Спальник! Мой! Его выполоскало из пакета, из гермы, из ещё одного пакета и прибило сюда, к берегу. Уже ничего. Вытаскиваю его из воды – он тяжеленный – выжимаю, вешаю в компресснике на спину. Может, лодку тоже прибъёт (должно прибить, я иду, так на это надеясь). Через часок нахожу рюкзак. Рюкзачок, родненький! В нём еда, палатка и тент. Всё. Больше ничего, остальное в гермах. Иду, надеясь найти самую важную герму с картами, спичками, паспортом и деньгами (она лежала в носовом кармане байдарки). Нахожу дневник и лежащую рядом с ним зажигалку. Зажигалка промокла – не горит. Иду дальше вдоль берега. Всходит полярное солнце – скоро будет теплеть.

В лесу вижу избушку на курьих ножках. Буквально – четыре столба и избушка с маленьким окошком-дверкой. Как курятники в Лаосе. Лестницы нет. Откуда, зачем эта избушка? Лезу туда, чтобы там поспать без страха волков. Высоко. Не залезается. Пытаюсь подтянуться – тщетно (го-ворил мне Антон Кротов – учись подтягиваться!). Подбираю валяющуюся около палку, пристав-ляю её к одной из курьих ножек. Карабкаюсь. Пока карабкаюсь, замечаю, что избушка вся исцара-пана большими такими когтями. Желание лезть в избушку напрочь отбивает. И зачем он её так скрёб? Пытался достать оттуда что-то или кого-то? Дверка внутрь тоже выдрана, кажется, им же. С другой стороны, раз эту избушку и те могилки здесь кто-то построил, значит, пока они строили, их никто не сожрал…

Иду дальше. Долго. Солнце уже светит очень уверенно. Как повезло, что сегодня нет дождя. Но! Идёт небольшой снежок. Большая радость – снег – ничего не скажешь! На одном из широких галечных мысов, завернувшись в уже высохший спальник (deuter – замечательный спальник!), прогреваемая солнышком, сидя засыпаю. Как хорошо спалось!... Часы в потоплении меня остановились в половину восьмого вечера. Время застыло там, и я не знаю, сколько я проспала. Может быть - часа два, судя по солнцу. Снова пошла. Думала, до Аяна идти дня три. Но впереди – о чудо – водопад.

Далее появлялись мысли о развитии человеческой цивилизации, о правильности моего именно дилетантского подхода (самоизобретение и самоосознание), далее я шла еще две недели, который описаны тоже.
Писать ли?..

С лёгкой руки Антона Кротова описание моего похода получило имя ЖЮП (Женщины Ю. Похождения)
Итак, продолжение ЖЮПы (Часть ТРЕТЬЯ. Мой Таймырский поход.):

...Какое сегодня число? Шестое? Какой сегодня день? Двенадцатый?
Я не знаю... После утопления я перестала считать дни и часы. Времени на наручных часах всё так же около восьми вечера.

В один из дней я вышла к водопаду Хонна-Макита. Я шла берегом, ступая по прибрежным камням, проламываясь сквозь густые ольшаные заросли, всё время ориентируясь на довольно чёткие и широкие оленьи тропы со свежими следами волков. Каждый изгиб реки, каждый валун мог быть пристанищем моего уплывшего имущества, моей лодки, поэтому я только ореинтировалась на тропы, а идти мне приходилось ближе к кромке воды, чтобы заметить всё то, что бурная река выкинула из своего русла. Выкинула, но где?

Тогда мне ещё казалось, что все мои 32 стартовых килограмма груза были действительно нужны, казалось, что без них я могу пропасть.

Газовая горелка, 5 газовых баллонов, пила походная, нож, дополнительный комплект одежд для сна, ремнабор (клеи, скотчи, ножницы, куски тканей, нитки и пр.), блёсны, грузила, кружка, котелок, ложка, две пластиковых ничего не весящих тарелки, 15 метров репшнура, ботинки Garmont, апетчка (бинты, пластыри, жгут, уголь активированный, мезим, спирт для растираний, мазь «Спасатель», йод, успокоительное) какие-то ещё мелочи, которыми вместе с перечисленным, под завязку, битком был забит рюкзак. Даже два рюкзака – 85+10 литров и маленький передний.

Сейчас вес найденного составлял 8 кг (восемь килограмм), включая еду.
И вот, пробравшись по скалам, нависающим над Хонна-Макитом, изучив все заболоченные, песчаные и галечные излучины, я увидела облако брызг над руслом впереди.

Неужели водопад? Но ведь не прошло ещё и суток от места крушения, до водопада, по моим рассчетам, идти я должна была 2 дня. Но на каменистой площадке противоположного берега уверенно стояла конструкция, напоминающая триангулятор, и красная тряпка на конструкции заявляла – «Остерегайся, водник! Водопад!».

Берега в этом месте представляли собой монолитную скалу, совершенно плоскую, как стол. Такая же плоскость продолжалась и за водянистым облаком. Звук падающей воды всё нарастал,- я приближалась.

И вот, я уже на краешке этого «стола», а Хонна-Макит, такой большой, широкий и полноводный сегодня, c пенным белым грохотом мощно падает с десятиметровой высоты в каньон. Если стоять чуть поодаль, то можно вообще не заметить, что здесь есть каньон и река внизу его – берег за каньоном на точно таком же уровне продолжается точно таким же плоским столом. А вот внизу... Внизу водоворот среди скал, внизу вода бунтует, скачет и уходит дальше, к новому водопаду, возможно, разбивая в клочья и унося мои вещи. Возможно, рабивая и унося иногда чьи-то жизни...

Затаив дыхание от восторга увиденной картиной, сажусь на краешек, свесив ноги вниз. Светит тёплое солнце. Достаю и распаковываю празднично-перевальную радость – большой батончик «Сникерс». Я обещала себе половинку его на водопаде. Найдя с большим трудом на плоскости стола ручеёк, заливаю воду в пачку лапши «Ролтон», слегка надрезав эту пачку с угла. Мне повезло – в отличие от большинства людей, я люблю «Ролтон» и наедаюсь им, тем более, что даже упаковка его гласит «448 ккал», из которых большая часть углеводы. Это гораздо более калорийно, чем гречка, горох, соевое мясо (вообще имеющее чуть более 120 ккал), прочие лапши быстрого приготовления (типа «Доширак») и, тем более, калорийнее (на 100 г.), чем тушёнка в банке. К тому же – при заливании воды в пачку «Ролтона», он разбухает точно по величине пачки – таким образом, лишив меня нужды в посуде.

Очень хорошо вот так сидится с «Ролтоном» и сникерсом (ах, какой вкусный сникерс, это самый вкуный сникерс в моей жизни, и только для того, чтобы узнать вкус сникерса, стоит идти так далеко и так автономно), но горный заполярный ветер пробирается сквозь мою одежду и напоминает мне – время!

Расход времени у меня чётко лимитирован находящейся в рюкзаке едой, путоранской погодой и беспокойством каких-то возможно близких людей.

Я встаю, запаковываюсь и продолжаю свой маршрут, теперь уже счастливый.
Взбираюсь вверх по скале. Хочется спать. Пора уже. Нахожу отрешеек скалы с плоской моховой подстилкой, там, где отсутствуют свежие волчьи следы, и, засунув в палатку вместо уплывших дуг молодые лиственнички, бивачусь.


Я намеренно решаю нарушить хронологию – так мне легче морально. Теперь я уже точно знаю, что мне не удаётся догнать группу, шедшую впереди меня – я не видела свежего кострища уже много дней – значит, они ушли другим берегом – на озеро Аян, или вообще другой рекой.

С высокой горы, на которую я вынужденно забралась, обходя отвесы каньона, мне открылся вид на долину реки Аян, вытекающую из озера Аян, самой центральной части Путоран. Смотрю завороженно на озеро.

 Здравствуй, сердце плато Путорана! Я здесь, я пришла... Я знаю, там, на озере, есть заброшенный кордон – его посещают почти все группы, проходящие здесь, а некоторые даже забрасываются сюда на вертолётах.

Сейчас начало августа, и если я выйду к кордону, у меня есть большая вероятность увертолётиться или присоединиться к какой-то попутной группе, уходящей куда-нибудь на Оран. Вероятность большая, но не стопроцентная. Я колебаюсь. Взвешиваю. Время лимитировано. Оцениваю своё имущество – около 3 кг еды, палатка с тентом, спальник, спасательное космическое одеяло, зажигалка, дневник с ручкой, сапоги и одежда на мне. Чего же мне не хватает, чтобы идти дальше?

Здесь, у озера Аян, у меня необъяснимое чувство близости людей. Может быть, оттого, что слишком уж ярко воспоминание описания этого озера в многочисленных отчётах, может быть, оттого, что здесь кордон и людской дух сохранился ещё с тех времён, когда вертолёты сюда были более часты. Мне кажется, что я уже совсем почти спаслась и поход мой почти подошёл к концу. Это всё только мои ощущения, ощущения за гранью осознания крайней удалённости этого дикого озера от любых населённых пунктов.

Посидев на уютном солнечном берегу реки Аян среди зелёных столовых гор, с чувством готовности к появлению в любую минуту людей, я прохожу и тщательно изучаю все рукава впадающего в Аян Хонна-Макита, в надежде, что на песчаных плёсах в этом спокойном месте лежат мои вещи. Если они преодолели водопад и прошли весь путь от места крушения до устья – они должны быть здесь, обязательно должны быть – по законам физики их выбросило бы на берег именно там, где стремина успокаивается и течение мягко выносит всё к берегам. Но ничего нет. Зато целый день потрачен на поиски. Здесь же, в устье, нахожу развалины каких-то советских бараков – сгнившие брёвна да нары, вкопанная в землю печка для копчения рыбы и множество пустых бутылок из-под водки. Из полезного нахожу разве что полурассыпавшуюся в труху консервную банку – пригодится кипятить воду. Вечером дохожу до р. Малый Хонна-Макит, бивачусь у её устья, оставив брод на следующий день – брод, всё-таки, это мокрое дело...


Форсирование М. Хонна-Макита доствило мне массу страхов. Ведь вода – самое опасное, что может быть в моём походе. Насколько низка вероятность сломанной ноги, о которой многие говорят (где и как её сломать на этом маршруте, я вообще не представляю), низка вероятность умервщвления от голода (человек может идти 14 дней без еды, а я иду в тайге, в которой полно всего, пригодного в пищу), низка вероятность съедения меня кем-то из местных (местные: в мордах медведей, к примеру, напдают только в трёх весьма редких случаях – шатун, медведица с дитём (случай не редкий, но от людей убегающий самостоятельно), раненый; в мордах волков в ещё более редких случаях полного голодания лютой зимой, когда волки в стае), низка вероятность заблуждения (да, люди иногда гибнут от заблуждений, но заблуждения эти происходят по неопытности, а я имею лесоходный\гороходный опыт весьма неплохой и вообще иду берегом реки, всё время только берегом), ровно настолько, насколько низки вероятности перечисленных гибелей, высока вероятность гибели от воды. Я и сейчас с содроганием вспоминаю те часы на Хонна-Маките с живущим в пятках сердцем. Водный категорийный спорт, на мой взгляд, равносилен катанию на мотоциклах с препятствиями и прочему каскадёрству. Это игры со смертью. Как в казино. Игроки продумывают каждый свой шаг и ликуют после того, как увидят ЕЁ лицо – «я победил!», испытывая перед этой победой непередаваемое чувство застывшего в ужасе себя. И им будут давать так побеждать, скармливая эти выигрыши по чуть-чуть, возбуждая азарт. Но победит всё-равно хозяин казино. В воде гибнут порой очень опытные туристы даже на совсем не сложных маршрутах.

И вот я форсирую вброд Малый Хонна-Макит. Около часа я ходила по берегу, выбирая лучшее для брода место. Река вовсе не так сложна, но течение быстрое, камни скользкие и я опасаюсь. Нахожу прочную толстую палку и, упираясь на неё, поставленную впреди себя, всё же перебираюсь на другой берег.

Сегодня к вечеру я хочу выйти к Калтамы.

Два года я готовилась морально к этому походу, два года изучала километровки и двухкилометровки, читала отчёты, за эти два года я в мельчайших подробностях представила себе всё, что может быть. Поэтому, даже утратив карту, я прутиком на песке воспроизвожу её. Измеряю прутиком расстояния (карта вполне масштабная хранится у меня в голове), прикидываю – если вот это расстояние я шла столько-то, то вот это расстояние пройду за столько-то, учитывая разницу рельефа и похожесть общего ландшафта (лес, берег, лес, берег, оленья тропа, галечный пляж, лес). Целый день за каждым поворотом я жду Калтамы. Аян делает сильные изгибы, и за каждым очередным изгибом я не нахожу Калтамы, страшной реки Калтамы.

Калтамы – единственная река маршрута, непригодная для перехода вброд. Широка, глубока, быстра и холодна. Для перехода этой реки я придумывала самые разные способы. Спиливание окрестных лиственниц и изготовление плотины. Постройка плотины из камней. Переправа на микро-плоте методом излучина-верёвка (плот сложенной в два раза верёвкой привязывается к стоящему на мысу излучины дереву, течением меня уносит к противоположному берегу (закон течений на поворотах такой), где я выпрыгиваю и цепляюсь, в случае неудачи течение снова прибивает меня к берегу дерева с верёвкой). Для переправы через эту Калтамы я думала изобрести плот из лёгкого ненадёжного надувного материала, ведь всего одна река! Но в целях повышения надёжности я советовалась с самыми разнообразными людьми, и люди эти в один голос меня убеждали – «Купи лодку! Ты что, сдурела, переправляться на презервативах? Купи себе нормальную лодку и будешь плыть почти весь маршрут! Зачем тебе идти пешком там, где ты можешь плыть?!». Так под напором многочисленных более мудрых, чем я, советчиков, мой пеший маршрут, такой желанный пеший маршрут, стал пеше-водным. Одна-единственная река Калтамы стала стартом идеи о покупке лодки. Сейчас, вспоминая свою подготовку, я пришла в очередной раз к тому же выводу – никогда и ни в чем нельзя полагаться на чужой опыт и чужие советы. Одна голова хорошо, а две не бывает.

Итак, лодка, которая была не моей идей, ушла от меня в безызвестность, а я и моя идея пешего маршрута остались. И Калтамы тоже осталась, но теперь к ней я оказалась неподготовленной.

Я не дошла до Калтамы в этот день.

Всё следующее утро я ждала Калтамы. По моим рассчётам, она должна была быть к полудню. Но к полудню её не обнаружилось. Не обнаружилось и к трём часам. К пяти в мою сомневающуюся душу закралось дурное подозрение, что я ошиблась, что река, которую я перебрела, и была Калтамы, а М. Хонна-Макитом был тот крошечный ручеёк в междуречье. Я шла, так радуясь этим бредовым идеям и такому лёгкому преодолению такого опасного препятствия.

Я ждала на следующий день новой реки – Порожистой, впадающей с противоположной стороны и знаменующей мою великую скорость. В каждой реке противоположного берега я стремилась узнать предшественниц Порожистой, и тут, уже к самому вечеру, Аян резко ушёл вправо поворотом с шиверой. За поворотом на моём берегу путь мне преграждала река. Я поднялась выше по её течению. Я осмотрела обстановку. Нет, сомневаться не приходилось, я не ошиблась в рисованном масштабе карты, я ошиблась в надеждах. Эта река была Калтамы.


Я пробовала уйти выше по течению Калтамы – судя по карте, выше по течению был островок, довольно большой островок и глубина значилась 0,6 м. Прошла скальный отвес, заметила красный от обвисающей, только на днях созревшей смородины, куст (из экономии времени решила к кусту не подходить), стала карабкаться на отвес очередной скалы, громоздящейся над слегка бурной рекой. Через некоторое время карабкания оценила свои силы, вероятность того, что я сорвусь со скалы и что будет результатом срыва, посмотрела наверх, вниз и повернула обратно к устью. Ну уж нет, благодарю покорно, риска должно быть как можно меньше, хватит с меня. Уж лучше соорудить плот. Возвращаюсь. Думаю по пути объесть смородину – раз уж всё-равно потеряла время, забираясь на гору. Но – вот сюрприз, смородины на кусте уже нет! Объел! Как ни старнно, отношусь к этому факту вполне спокойно – ну, не успела, к следующему кусту прийду раньше его – смородиновый сезон только начался, а в таком изобилии хватит нам и на двоих с Хозяином. Папа учил меня в детстве всегда уважать его и называть только так – Хозяин. Он (Хозяин) знает, что я здесь.

Снова дошла до устья, где бурлящая по обливникам река сливается с порожка и на 150 метров до Аяна становится относительно спокойной, глубокой и вполне пригодной для переправы. Собрала со всего берега плавник. Ведь раз этот плавник такой гладкий и обтёсанный водой, значит, имеет плавучесть и из него можно сделать плот. Но как же я его свяжу? Не плести же верёвку из травы, в конце концов! Большие лиственичные лесины тонут под моим весом, я понимаю сложность всего этого предприятия. Снова иду к скале. Разглядываю отвес. Мне вообще не хочется форсировать эту реку, но другого выбора у меня нет – мне нужно идти вперёд и как можно скорее.

Засовываю мелкий ольховый плавник в накидку на рюкзак от дождя, туда же два драгоценных надувных шарика, лопнувших, так и не побывав на плаву, на весь этот плавник складываю все свои немногочисленные вещи, включая одетые на меня. Сапоги привязываю сверху стропами рюкзака. У меня есть одна небольшая верёвка – она была предназначена для растяжек тента, складываю её в четыре раза – больше верёвок нет, дёргаю, проверяя на прочность. Привязываю рюкзачный плот себе к поясу. Приплясываю на огромном прибрежном камне – и воздух, и камень довольно холодны, и я совсем никак не решусь спокойно зайти в реку. Станцевав на этом камне в абсолютно голом виде невообразимый согревающий танец, выдохнув, ныряю в ледяную глубину. Ух!... Те, кто купался в прорубях (а на Крещение очень многие люди делают это), поймут это чувство - «ух!...». Я никогда раньше не ныряла. Изо всех сил плыву к противоположному берегу. Есть даже какая-то приятность в таком плытие в ледяной воде, но только до того момента, когда тело начинает коченеть. Почти у берега, с почти начавшим коченеть телом я обернулась на рюкзак. Рюкзак плыл. Правда, плыл он совершенно отдельно от меня, спокойно и красиво, у того берега реки, с которого я только что уплыла. Верёвка в момент прыжка порвалась посередине.

Вернуться я уже не могу. Я могу окоченеть, не успев доплыть до рюкзака. Выгребаю к берегу. Рюкзак можно поймать на перекате Аяна. Доплываю, вылажу. Всё ещё коченеющее от холода тело заставляю бежать босиком по острой гальке наперерез рюкзаку, к Аяну. Камни холодные. Я голая. Вечереет. В рюкзаке всё сухое и тёплое. Бегу. Рюкзак плывёт. Заскакиваю в ледяную воду переката – порождая огромное количество брызг, не замечая остроты камней и силы течения, пытаюсь схватить уже быстро несущийся мимо меня рюкзак. Не успеваю. Дальше на Аяне – шиверы. Бегу, бегу, бегу, рыдая о том, какая я глупая и как же можно сделать столько глупостей в одной жизни... Рюкзачок!... Миленький!... Ну, пожалуйста! Господи, ну прости меня!...

Бегу.

О, а вот и рюкзак лежит на берегу... Слава Богу, Он снова меня пожалел и спас.

Но... Но сапоги и тёплые штаны!

Я обосела. Да, я обосела на плато Путорана. Нет и палатки с тентом. Но есть еда и вещи, все вымокшие, пока их болтало в шивере. Надеваю всё это, предварительно выжав и, свернувшись клубочком, накинув жутко мокрый спальник и сверху спасательное одеяло, согреваюсь. Сегодня тёплая ночь и лежать так мне теплее, чем идти.

Лежу до утра, постукивая зубами, и, возможно, иногда засыпая.
Утром босиком на несколько раз снова обхожу берег. Сапог нет. Как в воду канули. Были, да сплыли. Прийдётся идти босиком. На мне двое носок – треккинговые (те самые, которые продаются только в турмагазинах за 800-1000 р.) и шерстяные, шерстяные напрочь стираются о камни уже к вечеру, переодеваю их нижней стороной кверху, верхняя сторона тоже стирается. Нахожу консервную банку (какая радость – консервная банка у старого кострища на берегу! Свеженькая, еще не истлевшая, как предыдущая), разрезаю свою футболку «River Kwai», делаю портянки, приматывая к ногам этими портянками толстый слой мха – мох смягчает острости земной поверхности. Иногда я захожу в лес на оленьи тропы, там нет острых камней, но на этих тропах портянки сваливаются, и долгое время у меня уходит на изобретение особого способа заворачивания.

Скорость упала невероятно. Пыталась плести лапти из ольховой лозы – получилось не ахти, эти лапти тоже либо сваливались, либо требовали мха себе в подкладку для смягчения самой лозы. Плела лапти из пучков травы. Они стирались. Каждый переход вброд многочисленных ручьёв превращал мою «обувь» в какие-то совершенно невероятные грязевые облипыши.

Но мне очень везёт с погодой – совсем тепло (20-23 градуса) и постоянное солнце. Срезая многочисленные изгибы реки и обходя скалы, взбираюсь на вершины гор, откуда открываются потрясающие дали и на которых изобилирует морошка – розовая, водянистая, похожая на пюре. Я первый раз в жизни ем морошку.

Бивачусь я на одной из вершин. Процесс забивачения сейчас невероятно упростился – если в начале пути у меня уходило 2 часа на сборы утром (проснуться, вскипятить воду, приготовить еду, поесть, запаковаться, выбраться, утрамбоваться), и пол часа вечером, если в середине маршрута уходило по часу вечером (найти подходящие ветки для дуг, соорудить моховой матрас), то сейчас вечером мне нужно было только, едва солнце озарит небо розовым, выбрать подходящий куст, иногда соорудить двускатный шалашик, а иногда ничего вообще не сооружать, и, завернувшись в спальник с головой, чтобы не пробрался ни один злодейский комар, спать. Утром встать, вылезть из спальника, замотать грязево-моховые портянки и идти. Все приготовления ко сну и сборы после сна занимают суммарно 15 минут.

При этом чувствую себя в лесу я очень хорошо и уютно.

Не даром я практически выросла в лесу.

Почти постоянно иду оленьими тропами. Даже изобрела себе золотое правило – «никогда не думать, что я умнее оленя», то есть, каждый раз, когда я, желая срезать и пройти по более удобному, как мне кажется, месту, схожу с оленьей тропы, я упираюсь в болото, в скалу или ещё в какую-то беду. Олень знает, куда он идёт, он идёт здесь не первый раз и идёт не один. «Веди меня олень, в свою старну оленью, где сосны рвутся к небу, где быль живёт и небыль, веди меня, веди, лесной олень....». Правда, олени здесь не лесные – полярные.

Через пару дней я добредаю до слияния двух широких долин, одна из которых – пристанище реки Аян, а другая – реки Аякли. После их слияния начинается долина спокойной и широкой Хеты. У меня было слабое воспоминание чего-то ранее прочитанного, которое я радостно принимала за внутреннее чувство, что в нескольких километрах от начала Хеты есть заброшенный кордон с баней и в кордоне этом я найду пищу и обувь. Была в этом даже странная уверенность. Поэтому как раз в месте слияния мне хотелось держаться еще ближе к берегу и меньше срезать из страха пропустить предчувствуемые сапоги на кордоне. Но берег упёрся в очередную многочисленную на этом участке стену-отвес, падяющую в реку. Обход – только поверху.

У подножия скалы раскинулся большой голубой ледник. Обойдя ледник, углубляюсь в ущелье. Стена, обрывающаяся в реку, как это ни странно, именно стена, и с другой своей стороны она точно так же обрывается вниз, образуя стену ущелья. Довольно долго я иду вдоль стены ущелья, надеясь, что она закончится и я выйду к руслу. Но такие надежды оказываются ошибочными, довольно скоро, просочившись сквозь узкое ущелье, я оказываюсь в каменной коробке, с глухими высокими отвесными стенами, с лесисто-болотистым дном и даже звуки в этой коробке глухо разносятся эхом. Меня заполняет необъяснимое чувство страха. Я пытаюсь карабкаться на одну их стен коробки, там, где на ней растут деревья и идёт чёткая оленья тропа. Собираю на отвесе среди ягеля маслята на вечер – это единственные грибы, известные мне здесь, и я, не желая рисковать, только их употребляю в пищу. Хотя, говорят, в заполярье не растут ядовитые грибы. Не проверяла.

Гора всё выше и выше, соседние стены не думают становиться положе, олени, прошедшие здесь, кажутся мне скалолазами. В одном из мест, цепляясь на сыпухе за кусты шиповника (вы когда-нибудь цеплялись за кусты ШИПОВНИКА?), я не очень уверенно нахожу ногой опору и, поскользнувшись, кубарем качусь вниз, как с ледяной горки. Пыль вокруг меня образует большое летящее облако. В какую-то секунду, уже успев порядком испугаться, врезаюсь в ствол лиственницы – так и должно было быть, это не скала, это крутой подьем, очень-очень крутой, с деревьями.

Чёрт! Я не полезу на эту гору, нет-нет-нет, я поднимаюсь из пыли, перематываю портянки и очень быстро спускаюсь на дно коробки – я думаю подняться по скальному отвесу, - так безопаснее – скалы здесь не сыпучие. Чувство страха от закрытости пространства со всех сторон не проходит. У меня выражена клаустрофобия. Выбираю хороший отвес скалы с самым большим количеством уступов и полок, выдыхаю – лезу. Держусь крепко. Продумываю каждый шаг и нет момента, чтобы хотя бы одна из моих четырёх опор не была на очень надёжном месте.

Уф-ф! Я вылезла наверх, и там, за кучкой реденьких чахлых лиственниц среди обглоданного ягеля, уведела долину сливающихся спокойно и широко Аяна и Аякли. Всматриваюсь в далёкое пространство – надеюсь там, на этой синей глади северных рек увидеть цветные байдарки, каяки, катамараны и спасжилеты шумных людей. Надеюсь потому, что многие люди выходят в Хету именно с Аякли, проходя по ущельям самые категорийные на плато реки Оран и Хибарба. Но никого там нет.

Спокойно и радостно, вдыхая свободу и невероятную умиротворённость, шагаю по краю стены, под которой шумит Аян. По одной оленьих троп всё же спускаюсь вниз, к руслу. Уже вечереет. В этот день мне очень сильно хочется помыться с мылом, и я обещаю себе сделать это хотя бы без мыла, как только доберусь до воды. За моей спиной километры пути... Уже пара сотен.

Вот и песчаные плёсы Хеты. Вихляя, Хета изрисовала весь пейзаж северной тайги старицами и просто галечными пустырями, и мне приходится проходить через эти пустыри. А ведь это так больно без обуви! В какой-то из сказок про Русалочку я читала, что, когда Русалочка из любви к какому-то там сомнительному принцу захотела жить на земле и иметь ноги, ей разрезали хвост и каждый шаг этими её разрезанными ногами был похож на ходьбу по острым лезвиям ножей. Пятки Русалочки кровоточили и по ночам она не могла спать от боли. Меня в детстве очень впечатлил этот момнент сказки и сейчас я, испытывая режущую боль в уставших ногах, напоминала себе именно Русалочку.

Вот очередной пустырь бывшей старицы. Пересечь бы его, такой широкий и каменистый. Солнце уже малиново зашло за гору, и скоро будет пора спать. Но я иду, все надеясь пройти больше, еще больше, стать ближе к цели, к сапогам, к людям.

Всё! Больше не могу! Хватит! Но вот эти следы, такие свежие, огромные, волчьи, прямо на тропе, так мешают мне спокойно остановиться. Тем более, что спать мне нужно сегодня как можно ближе к воде – на случай, если группа кого-нибудь пройдёт мимо меня именно в этот период. Бивачусь уже почти затемно в каких-то кустах у берега, перед этим попытавшись отмыться относительно теплой и относительно грязной водой Хеты. Бивачусь – это значит выбираю самый неволчий участок.

...Спалось очень плохо. Всю ночь мне мерещился волк, бредущий по лесу и вдруг натыкающийся на синий спальник с Юлей. «О! Еда!» - думает голодный волк и начинает в предвкушении меня обнюхивать. Я просыпаюсь от таких ужасных снов, поднимаю голову, осматриваю кусты, убеждаюсь, что волка нет, снова пытаюсь заснуть. Снова в страхе просыпаюсь. На рассвете (а ведь рассветы летом в заполярье очень ранни) вылажу из спальника, так и не наспавшись всласть, и продолжаю галечный босой путь.

Вот тут, пожалуй, стоит упомянуть про свой организм. Конкретно – про руки. С руками в этом походе постоянно происходят метаморфозы. В первой половине похода они были опухшими от воды и холода, а может, и от смены давления (у меня бывают опухания рук в горах). Я смотрела на них и успокаивала себя: ничего страшного, руки иногда пухнут, ничего страшного. В какой-то из дней, кажется, после утопления, они посинели. Я снова успокаивала себя: ничего страшного, руки иногда синеют. Синь не проходила несколько дней. Но однажды они начали трескаться. Причём трескаться не маленькими такими трещинкми, а огромными зияющими открымым мясом дырами на сгибах пальцев. Больно и устрашающе на вид. Мне постоянно приходится карабкаться по скалам, перепрыгивать через грязевые берега ручьёв, цепляться за кусты (порой шиповника), и сгибать при этом загрязняющиеся трещины. И от этого они зияют еще более устрашающе. Поэтому большую часть пути я иду в перчатках – к счастью, в карманах куртки у меня сохранились и перчатки. Тело в целом сильно исхудало, и когда с целью помыться я снимаю часть одежды – я пугаюсь каким-то чужым рукам и ногам. На моей макушке и плечах постоянно передвигается пара-тройка десятков комаров, они почему-то ползут вверх по рукам и, остановившись наверху, тыкаются в мою одежду, то ли пытаясь ее проткнуть хоботками, то ли просто так, от скуки. Кусать в огромном количестве начинают только если я останавливаюсь. Но всё же время от времени я провожу рукой по закомаренным местам и убиваю сразу целую горсть. Во время перехода по горам я эту горсть употребляла в пищу. Они сладкие. Содержат белки. Но – вот беда – после их пережевывания остаются жесткие и весьма неприятные на вкус лапки. Лапки приходится выплевывать.

Но сейчас я иду берегом, – по узкой-узкой полосочке между границей леса и границей гальки – река вынесла сюда песок и идти здесь очень удобно. Иду неопределённое количество дней (скорее всего, два). В один из этих дней нахожу вырубку деревьев. За вырубкой – перекинутое через овраг дерево с обрубленными ветками. Мост. Значит, близок человек.

Так и есть. Вот среди густого лиственичного леса появляются серые очертания избушки и прилегающего к ней отхожего места.


Вот среди густого лиственничного леса появляются серые очертания избушки и прилегающего к ней отхожего места. Конечно, я знаю – это тот самый заброшенный кордон, та «баня», про которую пишут в отчётах. Голубика и морошка на полянке сплошной вырубки не тронуты. Но я надеюсь, что люди иногда заплывают сюда с Волочанки в поисках рыбы. Первым делом захожу в настеж распахнутые ворота сарая. Два меленьких окошка с чахлыми когда-то белыми занавесочками, какие-то баночки-скляночки на подоконниках. Пол, в общем представляющий собой обычный сарайный пол из пыли и песка, сбившихся в одну кучу, широкие лесные лыжи, большие санки для катания маленьких детей, детские сапожки, дырявые и выцветшие пластмассовые тазики, строительные инструменты, части каких-то технических изобретений... Кучу песчаного пола дополняют чёткие и вездесущие волчьи следы. Весь вид этого сарайчика вселяет в меня образ лютой снежной зимы, безлюдной, дикой, именно в такие зимы снег наполовину заметает этот сарайчик и бесконечный ветер собирает песчаную кучу в угол. Волки заходят сюда греть мёрзлые лапы. Гляжу на санки с лыжами. Какая же отважная жена была у егеря! С таким маленьким ребенком жить ЗДЕСЬ. Но раз здесь санки и лыжи, то, видимо, зимой, если ребенок начинал болеть, они всей семьёй выходили на лыжах к людям, в факторий Камень. Значит, факторий в пределах лыжной доходимости. Да еще с ребенком.

 А где же сапоги на меня?

Пересекаю полянку между сараем и домом. Полянка основательно загажена обрывками полиэтиленовых пакетов, пустыми ржавыми и не очень ржавыми (а даже совсем свежими - из-под сгущенки) консервными банками, многочисленными бутылками из-под водки. Всё, что валяется на этой полянке, по всей видимости, оставлено вовсе не егерем, а не так давно бывавшими здесь. Вполне вероятно, только туристами-сплавщиками (отмечу, что по Хете здесь могут сплавляться очень часто забрасываемые на вертолётах и не несущие снаряжение и еду на себе группы).

Поднимаюсь на три ступеньки крылечка добротной, из тёсанного бруса, тщательно запаклёванной и утеплённой избушки. Избушка больше дом, чем избушка, назвать её времянкой язык не повернётся. Вот и предбанник (ну, или передняя, кладовка, веранда без окон, прихожая) с тонкими дощатыми стенами, в самом уголку – полочка с мытельными принадлежностями (мочалка, мыло хозяйственное, пустые шампунные/антипедикулёзные бутылёчки, какая-то подобная ерунда), в противополжном углу большая куча свежих сухих дров. На дровах пол пачки чая «Ахмад».

Моются здесь, значит.

Сапоги висят на гвоздике сразу у выхода. Окидываю их спокойно-радостным, но не удивлённым взглядом и открываю толстую тёплую дверь в сам дом. Захожу. Вот он какой – заброшенный егерьский дом. Я очень люблю бывать в чужих домах. Мне всегда кажется, что дом – это и есть отражение всего мира живущего в нём человека. Множественные мелочи - книги, разбросанные или аккуратно сложенные вещи, картины или отсутствие таковых, мебель, пыль или стерильность на полочках, все это и многое другое – как же я люблю видеть и подмечать. Этот дом веет давно заброшенным местом. Время в нем застыло той далекой весной или осенью (летом или зимой), когда кордон упразднили, все осталось здесь так же, люди сами давно поменялись, а место это – как музей того этапа их жизни, того момента их жизни. Прохожу мимо буржуйки к столику у большого окошка. Пачка журналов «ЭКО» за 93-й, 94-й годы. Соль.

Сажусь на покрытые войлоком палати. Зачем-то вытаскиваю из рюкзака вещи, достаю дневник, ручку, поджимаю мерзнущие ноги (в доме холоднее, чем в солнечном лесу) под себя и начинаю писать. Вокруг меня – много пустых бутылок, разбросанных по полу, разбитые стеклянные банки, свеча, мыло, коробок спичек (сухие спички – о-о-о!), бушлаты, фуфайки, еще две пачки соли, веник, совок, ковшики, кружки...

Жизнь налаживается!

Теперь мне можно не торопиться (а я тороплюсь из боязни ухудшения погоды). Перчатки, валенки, банка сардины 95-го года, ещё какая-то ржавая консерва, старая просохшая и провонявшая крупа... В пакетике на столе рядом с журналами конфеты «Праздничные». На фантике дата изготовления – 95-й. Я не обламываюсь – одну карамельку в шоколадной глазури и клубничной начинкой сразу же засовываю в рот. Вкусно как – сладко! И как калорийно!

Притаскиваю из предбанника сапоги. Сматываю портянки и натягиваю эти высокие (во всю длину ног) болотники. Аккурат моего размера. Тютелька в тютельку! Отлично. Я думала, что приду на этот кордон вечером и переночую здесь, но, судя по солнцу, сейчас только около полудня. У меня слишком дорогое время, это особенное время моей жизни и именно его я никак не могу тратить здесь. У меня не было еще ни одной днёвки, я иду без перерывов более 12 часов каждый день, и как бы сильно мне не хотелось сеть, расслабиться и насладиться тишиной и приятностью этого леса, я понимаю – мне нужно идти.

Выхожу из дома. Оборачиваюсь на него ещё раз. Дом людей... Грустно выхожу на берег. Заливаю воду из Хеты в обгрызанную с угла пачку «Ролтона». Тихонько сижу у столба для швартования лодки в ожидании, пока «Ролтон» разбухнет. Не могу себе отказать в удовольствии, и распаковываю пачку сублимированного мяса. Эх...

С кордона я взяла эти сапоги, провисевшие на гвоздиках и прождавшие меня 15 лет (в 95-м году я пошла в первый класс), один черкаш от коробка спичек и половину самих спичек, немного соли, белую тряпку на портянки, половину журнала «ЭКО» на растопку, конфеты «Праздничные» (все), кружку, и – вот чудо,- откопала в сарае средство от комаров Гай Рекс. Я такого даже и не знала никогда, а оно вот было. Срок годности – 12 месяцев. Спасаясь от гнуса, сразу же побрызгалась – снова чудо, - помогло, а ведь выпущено в том же 95-м...

Теперь снова в путь. Теперь я могу идти через плёсы наперерез, не опасаясь на каждом камушке острой боли, не опасаясь бродов мелких рек, всё время встречающихся на пути. В этих подвернутых болотниках я будто рыцарь вышагиваю по гальке – бум, бум, бум. Как не похоже на то безобидно-аккуратное ощупывания ступнёй каждого камушка два дня назад! С другой стороны, сапоги – они тяжёлые. Но я не ломлюсь сквозь лесной бурелом - и это главное в увеличении моей скорости.

Меня немножко напугали вчера голубые горы на горизонте, - ах ты, Господи, сколько ж ещё идти-то!... Но я быстро успокоилась, поняв, как скоро позеленеют эти горы, равно как поголубеют сейчас зелёные.

У меня в пакете с едой осталось катастрофически мало всего. Меньше 1 кг суммарно. Я не голодна, вовсе нет, но, так как организм продолжает худеть, я предпочитаю есть. От голубики у меня почему-то пропадают силы к ходьбе.

Вообще, конечно, я и отсюда жду фактория Камень через три дня. Я каждый день говорю себе «Три дня». В фактории, даже если он сейчас не жилой, можно будет отыскать еду. Сегодня думаю пожарить грибы. Жаль – самого главного – лески, я не нашла на кордоне. Но уж на три-то дня пути в моём пакете точно есть. Если только болото проходимо (там, где кончаются горы, тундра заболочена, судя по карте). И потом, я же помню, что человек может не есть 14 дней в походе. Я об этом прекрасно помню. Нет, от голода-то я точно не могу умереть...


Сегодня, в не знаю какой день пути, я наконец-то устала. Устала очень серьезно. Ноги передвигаются кое-как, сапоги натерли мне кровавые мозоли в голенях, сапоги тяжелые, но и без сапог идти не получится – сплошь острые камни да галечники, а стоит только зайти в лес, как я нападаю на обильные ягодники. Голубика, брусника, красная смородина, морошка. Очень жаль времени, которой я трачу, не в силах пройти мимо ягодников. Но, увы, мне по некоторым причинам известно, что, как минимум голубика впрок не идёт, а просто проходит сквозь меня как через мясорубку, в том же объеме.

По логике, я могу дойти за четыре дня до фактория, но я побаиваюсь делать такие уверенные заявления – впереди может быть все что угодно – могут быть скалы, болота, в конце концов,- вот сегодня уже моя скорость страх как упала, от этого количество дней растет. Из таких рассуждений я пол ночи варила собранные за день маслята. Варила в кружке, взятой на кордоне. Кружка очень маленькая, поэтому варила за два раза, параллельно пытаясь жарить другие грибы над огнем на палочке. Получалось по принципу «горячее сырым не бывает», и пожаренное сырое я съела вечером же. А вот уваренными до ½ первоначального объема грибами питаюсь сегодня. Сегодня грибной день и по фигу, что кто-то что-то там говорит о плохой усваиваемости грибных белков. Они же уже у меня в желудке и чувствую я себя относительно неплохо.

Вчера нашла в камнях леску, кстати. Все, что я нахожу, мне так необходимо. Найти бы еще в фактории свою лодку с документами и деньгами.

 А река продолжает уходить на восток. На восток, на восток, на восток... Всё петляет, и очередная светло-голубая гора справа всё восточнее. Это очень плохо – я жду поворота на запад, факторий на северо-западе. Еще я жду не дождусь, когда же кончатся горы. Но ни река не поворачивает, ни горы не кончаются, и гнус одолевает, и жаркое солнце печёт, и мозоли в тяжеленных болотниках, кажется, совсем окровавили все слои портянок... Эх...

Я шла по гальке, шла по мшистому лесу, поедая ягоды, изучала бесконечные следы тех, кого я не видела, спала в самых неволчьих кустах, сооружая матрасы из мха, просыпалась иногда ночами от дождика, засовывала нехитрое имущество снова в рюкзак, снова шла, карабкалась по скалам, пыталась ловить многочисленную плескавшуюся рыбу на сохранившуюся блесну (пару хариусов выудила-таки), но замучивал гнус и я шла дальше... Солнце вставало и заходило, мой двадцать второй август продолжался...


Подул ветер. Северный, не попутный и очень холодный. Ветер принёс циклон – начнутся дожди. Я снова мёрзну. Особенно мёрзнут ноги в флисовых штанах – их продувает насквозь. Была небольшая паника, когда мне показалось, что река снова уходит на восток. Показалось. Река взяла на северо-запад – ура!

В желудке, несмотря на достаточное количество съеденной сегодня пищи, поселился голод. Его, голода, не было. Теперь есть. Думаю снова ловить рыбу вечером. Успокаиваю себя, что, что бы ни случилось, я всё-равно дойду. Куда ж деваться? Может, поэтому сделала сегодня странную вещь:
 
Пролетал вертолёт. Я слышала его отзвуки ещё вчера, но вчера приняла их за шум реки. А может, то и был шум реки... Сегодня долго идентифицировала – но перекат с характерным моторным шумом был далёк, а вот жужжание приближалось. В этот самый момент я, продуваемая шквалами сильнейшего северного ветра, с пяти утра поливаемая мелким, но таким мокрым дождём, шлёпала снова босиком (мозольную боль больше невозможно терпеть, и я уже пару-тройку дней снова иду то босиком, то в болотниках) через огромный галечный пустырь, срезая изгиб реки. В это утро я проснулась от холода и дождя, и, долго пытаясь спать наперекор непогоде, всё же вылезла на маршрут, шла против ветра (я же иду на север), ветер бил по лицу дождём, и, даже чтобы съесть размокшую пищу (кажется, картошку с зелёным луком), я забралась за какой-то песчаный обрыв. И вот те на, в этот самый превозмогательный момент это жужжание. Думая, что это моторка, я бросилась к реке, но из-за горы показался он – красный МИ-8.

Я поначалу решила дрогнувшим сердцем (да, тут сердце дрогнуло и передало сигнал в мозг), что это ищут меня. Все группы, уходящие на Путорана, обязательно регистрируются в отделении МЧС, куда для регистрации предоставляют справку о наличии суммы для оплаты поисково-спасательных работ. Тридцать две тысячи за час лёта. От Норильска сюда лететь более 2,5 часов. Ещё обратно. Я давно посчитала сумму за эти поиски, и с ужасом избегала любых возможностей МЧС-овцев узнать обо мне. Да за такие деньги не надо меня искать! Так лучше, чем от водки и от простуд... Но кто-то же мог ошибиться, переоценив нужность этих поисков. Такие мысли суматошно бегают в моём мозгу, я осматриваю себя с ног до головы – бомжара-то какая, грязнющая когда-то голубая куртка, лохматые волосы, на ногах вообще страх что – помесь тряпок, проволоки, травы и мха, облепленные грязью. Да, не ожидала я людей, ох как не ожидала. А жужжащий вертолёт тем временем приближается. Он летит очень низко, очень, будто ищет кого-то. Я жду, что он сядет, найдя меня. Пустырь вполне подходящ для посадки и видят они меня однозначно хорошо. Приготавливаюсь, внутренне напрягшись. Но летчики, обдувая меня ветром от лопастей, рассматривая меня сквозь нижнее окно, кажется, не садятся. Я знаю, стоит мне только подать сигнал бедствия, и они сядут. Я думаю подбежать к ним и спросить, спасут ли они меня бесплатно. Но стоит ли? Здесь совсем рядом Камень. Горы уже так низки, долина так широка и, кажется, если я сейчас улечу, я не пройду весь маршрут, я не пройду то, что обещала себе пройти, то, что хотела пройти... Я не приду в Волочанку, я не увижу нганасан и вообще, пол жизни буду жалеть, что не дошла...

И вертолёт, мигнув красной лампочкой, улетел. Больше его не будет.

Лирическое отступление: я помню, когда мне было 18 лет, я первый раз в жизни ехала автостопом куда-то далеко. Я ехала в Лхасу. В Чойре добрейшие дядечки-водители, научив меня есть китайскую пищу в ресторане, отвезли на вокзал и хитростью засунули в поезд до Замын-Ууда, границы с Китаем. Они сказали – «Чойр. Дальше – фьюююю» Дальше - пустыня. Гоби. Серая, пыльная Гоби. Я так давно и так сильно мечтала пересечь пустыню. Я мечтала по Экзюпери. Красота пустыни не в песке, а в душе бедуина. Я проснулась ночью в этом поезде. Он стоял в Сайншанде. По карте – это самое сердце Гоби. Я слезла с верхней полки. Взяла рюкзачок. Проводница пыталась меня не пустить, но я вышла на ночную платформу Сайшанда. Так я оказалась в пустыне. Я шла остаток ночи, шла целый день, ветер заносил всю меня песком, была песчаная буря и всё кругом было серо. Я шла вдоль железнодорожного полотна, но этой ночью я первый раз в жизни ехала на поезде. И во второй половине дня, когда ноги уже не несли меня от усталости, когда во мне не было ни кусочка без песка, когда я тысячу раз пожалела, что пошла, я подумала… Я подумала, что железнодорожных полотна должно быть два! Параллельных – одно в одну сторону, другое в другую. Я никогда раньше не была у железных дорог и не ездила на поездах. И я поверила в эту мысль. Я представила, что эти рельсы – полуразрушенные, ведущие к заброшенной советской военной части. Глаза страха всё росли. Я заблудилась! Я одна заблудилась в пустыне! Боже!... Я села на рельсы. По ним не проехало за день ни одного поезда. Слёзы, горькие девчоночьи слёзы, потоком хлынувшие из моих глаз, смешались с песком на лице… Я звала маму… В песчаной буре Гоби. И тут я увидела где-то в далёкой пыли грузовик. Я вскочила и побежала к нему. Люди-электрики! Спасите! Я подбежала и долго убеждала их со слезами на всех известных словах и жестах увезти меня обратно в Сайншанд. Они отказывались. Им не нужно было в Сайшанд и они говорили мне идти пешком. Тогда я достала все свои тугрики (монгольские деньги), все до копейки, и начала совать электрикам. Согласились. .... Спустя какое-то время я снова сидела на вокзале пустынного города, в карманах и в душе у меня было пусто… Так пусто, что пустота души и неспособность понять пустыню и преодолеть себя мучала меня еще несколько лет, всюду и везде. Я не прошла тогда. Я струсила тогда. Я просто не смогла морально.

И вот, здесь, в высоких северных широтах, вертолёт скрылся за поворотом горы, оставив меня одну. Я не застопила вертолёт… Я не застопила вертолёт!... Как сложно передать всю бурю эмоций от ОСОЗНАНИЯ, что только что пролетало то, что в одну минуту могло меня избавить от дождя, гнуса, жары, холода, грязи, голода, что могло взять и привертолётить меня куда-то так быстро, так тепло и дружественно… Я не застопила его… И я снова один на один с северной тайгой, переходящей в тундру, в этот момент так ярко и так сильно было ощущение абсолютной дикости места, где я шла. Что подумали те, в вертолете? Хм… Скорее всего, что группа моя где-то в лесу на биваке. Мне, конечно, осталось несоизмеримо меньше того, что я уже прошла.

 Но болят ноги.
 Но сменилась погода.
 Но заканчивается еда.
 Но я не знаю сколько и каких километров еще впереди.
 Но я дойду.


Оптимизм. Сегодня день не какого-то там, а самого настоящего оптимизма. Вчера вечером я долго варила грибы в своей кружечке. Костер из отличного сухого плавника был разведен с первой спички в длинной яме-«гробике», которую я выкопала в крупном рыхлом песке. Когда две кружечки были сварены и грибы сложены в пустой пакетик из-под «Кружки супа», я сгребла из гробика угли, сверху на бревне сделала шалаш из ивовых веток плюс мусорные пакеты с кордона, и в гробик этот, как на отличную грелку, улеглась спать. В эту ночь было слишком холодно для комаров, но мне на горячем песке было так же слишком хорошо. Ни разу не проснувшись за ночь, что со мной на Путорана впервые, я абсолютно радостная утром, без какой бы то ни было боли и разбитости, как всегда, за три минуты собрала в рюкзак свое нехитрое имущество и начался мой очередной ходовой день.

Привязала к ногам остатками футболки и проволокой мох. Отличный день. Практически без бурелома, по огромным галечным пространствам топ-топ-топ-топ. Уже который день.

И ноги практически не болят. И солнце светит вопреки так ожидавшейся вчера непогоде. 20-23 градуса тепла и лёгкий ветерок. И синее небо. И летние лёгкие кучевые облака иногда ползут по окраинам неба.

Я много ела. Очень. Просто до отвала объелась омлетом, грибами и гречкой. Уже много дней я так не объедалась, а сегодня вот не удержалась. В чем сильно себя укоряю. Снова долго шла. И тут за поворотом… ЛЭП!!!

Точнее, мне сначала показалось, что это ЛЭП. Даже напряглась при мысли о встрече с людьми. У меня очень бомж-вид. Прямо маугли вылез из тайги. Но конструкция на противоположном берегу Хетты оказалась вовсе не ЛЭП. Ржавая вышка. И несколько бочек. Напоминает что-то военное. Жаль, что на том берегу. Так бы хотелось всё это изучить поближе. Горы уже совсем никудышные и, возможно, скоро я действительно встречу людей. Как-то волнительно…


Сегодня кончились Путораны.

Гор больше нет, иду болотом.

Видела кое-кого очень неприятного. Он бежал на другой стороне реки навстречу мне. Волк. Хвост прижат. Большой, как порядочная овчарка и белый. Может быть, они всегда белые, полярные волки? Он заметил меня позже, чем я его. Присел. Долго смотрел. Река очень широкая. Когда я, хромая, начала удаляться, он готовой к атаке походкой побежал в том же, что и я, направлении. Заинтересовался. Я начала панически придумывать, что делать, если он поплывёт? Придумала набрать в рюкзак камней и, взобравшись на дерево, кидать на него. «Я заберусь на дерево ночью, и до утра там буду висеть»… Я знаю, конечно, в обычной жизни, что волк не уйдёт и будет ждать, пока я слезу, я знаю, что он смотрит на меня потому что я хромаю – он принял меня за больного типа оленя. Но это я в обычной жизни знаю, а здесь, на Путорана, я иду, реально очень в страхе и думаю лезть на дерево с рюкзаком камней… Если бы он был на моём берегу, он бы не стал думать, убегать или догонять. А я бы не убежала. Но он решил не плыть. Посидев и подумав еще на том далёком берегу, он пошёл своей дорогой. А страх у меня остался.

Река ушла на запад-юго-запад, что удивительно. В голову закрались бредовые мысли о том, что фактория Камень нет или что я его уже прошла, когда по горам и лесам обходила обрывы.

От бредовых мыслей решила избавиться сном. Сегодня у меня было личное облако. Оно то серело, то чернело. У всех здесь есть такое облако. И от него я, кажется, серьезно покусана, очень серьёзно…


Ничего не происходит. Прошло два дня. Прошла два дня.

Думаю, что если бы мне предложили поселиться в тайге и взять с собой некоторые вещи, я взяла бы с собой пару-тройку разных сетей, дробовик, тозовку, пару ящиков патронов и дроби, топор, точило для топора, ножовку, ящик спичек и 20 зажигалок, 40 катушек капроновых ниток, набор иголок, два мешка соли и одежду на первое время.

Больше ничего. И я бы выжила. Долго.

Но дробовика нет, сети нет, есть только ноги, немного соли, спальник, два мусорных пакета и спички.

Завтра я съем последнюю резервную гречку. Сегодня у меня еще с утра было какое-то паршивое чувство. Одно дело, когда ты идешь и знаешь, что впереди еще 3 дня, и совсем другое, когда понимаешь, что факторий должен быть сегодня, по всем расчетам еды, по рельефу, по поворотам реки.

Должен быть факторий. Но его нет. Нет.

А я, глупая, так тщательно причесывалась и умывалась сегодня утром, как же, ждала встречи людей… Но я прошла вырубленный пустырь с двумя полуразвалившимися сараями и кусками толи. Ничего там не было, кроме большого количества бочек. Это не могло быть факторием никогда. В голове все долбится та фраза из отчета Сергея Офицерова: «В фактории камень есть почта и магазин. На попутном катере можно уплыть в Волочанку», отчет датирован 99-м годом. Я не жду катера, я жду просто избушек, хоть чего-то… Каких-то признаков развитости человека. Видимо, тот, кто работал на этом пустыре в этих сараях, ездил в факторий ночевать, решила я. Шла дальше.

Ела голубику для заполнения желудка. Думала о человеке как явлении.

На другом берегу добротный домик с покрашенными в голубой цвет окошками. Домики если и строят вне населенных пунктов, то далеко от таковых. Надежды ушли. Река всё петляет, временами уходя то на север, то на юг. Вдали виднеются Путораны.

Я размышляю о хлебе насущном. Завтра последняя гречка. Фактория нет….

Отче наш, сущий на небеси… (написано в дневнике расплывчатым, крупным и корявым почерком.)


(здесь почерк четкий, круглый и аккуратный)
Вот так вот оно и бывает – попросишь у Бога помощи, и Он тебе рррраз – и подкинет её…

Набрела на избу. Да не просто избу, а избу каких-то рыбологов (так я решила вначале, позже рыбологов зачеркнула и подписала «рыбаков-охотников»). Я увидела очертания избы на высоком обрывистом берегу издалека, с огромного плеса очередного изгиба реки. Долго всматривалась, не веря. Взобралась по окраине склона, пошла лиственничником. Уедалась голубикой, не особо торопясь, отлично понимая, что сейчас от скорости моего добирания до избы или ее отсутствия не изменится ничего. И вот… Овраг, очередной литр съеденной голубики, и медленными кругами я подхожу к Дому… Так похоже, что люди здесь ЕСТЬ. Это похоже и издалека, и вблизи. Я почти уверена, что они здесь есть. Висят сети. Лежит лодка. Свежие тропы по кустам. Стружки, едва начатое строительство чего-то еще. Обхожу дом не торопясь. Хм… Дверь заперта на гвоздик… Значит, никого. Может, ушли на время? Отпираю. Захожу. Открываю припертую палкой внутреннюю дверь…

Хлеб!!! Пол буханки немного отрезанного хлеба стоит на столе, две кружки с недопитым чаем. Хватаю хлеб: он твердый, как кирпич. Вгрызаюсь в него, поняв по твердости, что люди не рядом.

Здесь есть ВСЁ!...

Здесь еда!
Антикомарины, да и самих комаров в доме нет. Сегодня, как себе и обещала, я здесь ночую. Уже почти вечер, солнцу осталось сантиметров десять до горизонта. Сегодня-то я могу позволить себе днёвку. Есть здесь кофе, стоящее рядом с хлебом на столе, есть сухое молоко, консервы, крупы, ролтон, аптечка… Всё, в общем, есть.

Рыбологи обладают огромным количеством сетей и ведут дневник – когда, сколько и чего поймали и какая погода. Усаживаюсь на кровать, скинув сапоги, пролистываю дневник. В нем не написано, сколько ещё до фактория, но здесь я отдохну, поем и теперь смогу идти хоть до Волочанки пешком…

Ур-р-р-раааа!... Ликую.

Последняя запись в их дневнике – 19.05.10.

Спасибо, рыбологи, вы уж простите, я немного поем…

Прочла весь дневник. До Камня отсюда ходят пешком, но, судя по дневнику, население там, как и здесь, непостоянное. Где-то в лесу владельцы Дома прорубили дорогу напрямую в Волочанку. «Дорогу жизни», как они сами ее назвали. Увы, дорогу эту, видимо, я не найду. Разглядываю Дом. Всюду порядочек, и жизнь людей здесь так видна. Я прямо вижу, как здесь, при свете этой керосиновой лампы в холодную полярную ночь, обувшись в эти валенки, сидит крупный рыбак в камуфляже и вот этой ручкой пишет дневник – «Сегодня рубили дорогу жизни. Приходил Вася с фактория. У них закончилось масло, а у нас еще есть», «Сегодня утром вышел – а внизу плывёт волк. Пока прямо в трусах бегал за ружьём, он убежал», «Сегодня вытаскивали сети. 432 налима, 235 тайменя, 43 гольца.» «15 октября. На термометре 6. Ну и октябрь! Когда же зима?» А в стоящей посередине буржуйке между тем трещат теплыми огненными звуками сухие дрова. А над буржуйкой на проволоке сушатся верхонки и носки.

Да, у них трещат и сушатся… Встаю, пытаюсь в домашней, такой непривычной безветренной тишине развести огонь в буржуйке. Не получается. Пытаюсь есть. Еда не доставляет никакого удовольствия, не лезет.

М.б. в Волочанку я пойду пешком, это не меньше недели. Дорогу, прорубленную в лесу, я не найду. Вообще, в дневнике много всего написано о рыбе, погоде, олене, которого здесь называют «диким» и волках, которых здесь уйма, судя по дневнику и по следам. Да, действительно уйма. А дневник с короткими записями по две строчки в день – это целый роман тундряной жизни. Я проваливаюсь в эту жизнь с головой.

А теперь ложусь здесь спать, так и не воспользовавшись возможностью попить горячий чай с сахаром, так как на еду мне по фигу почему-то, а завтра я решу, что брать. Жаль, здесь нет карты. Завожу стоящий на письменном столе будильник. Заворачиваюсь в три местных одеяла. По-домашнему тикают часы, тепло, нет ветра и нет привычного вечного жужжания комаров вокруг спальника.

Ну, спокойной ночи, давно я не спала с подушками и одеялами…


С добрым утром!...

Ну вот и настало такое удивительное утро, утро в Доме. Ночью я проснулась и слегка испугалась – что это такое – сбоку что-то темное, над головой темное?... Я привыкла, просыпаясь, видеть небо. Я что, в пещере?

Сообразив, уснула. Второй раз проснулась оттого, что мне снились ручьи. Многочисленные холодные горные ручьи, из которых я пью такую вкусную воду. Жажда. Желудок успел забыть, что это такое – ужин, и на переработку пищи требовал воду.
Нужно было вставать и идти вниз с горы к реке.
Ночи сейчас уже сумеречные. И вот удивительно – как мне не хотелось выходить из дома! Мало ли кто там снаружи – может, зверь какой… А ведь я столько ночей провела на улице!

Все-таки вылезла. Странно, рыбаки здесь столько живут, а ступенек по крутому берегу-обрыву я не нашла. Пришлось с двухлитровой кружкой карабкаться по каменистой осыпи, держась за кусты.
Пила разведенное сухое молоко. Снова уснула.
Проснулась сейчас явно поздно. Но это ничего, до Камня тут несколько часов, а ночую я сегодня на Камне. Отсюда, пожалуй, возьму только спички, немного сухого молока, один ролтон и хлеб. Кордон 15 лет как нежилой. Но я там все забрать не смогла, думая о подобных мне в будущем. А здесь что-то взять – всё равно что своровать, это все чьё-то. Но я им напишу объяснительную.

Здесь у ребят есть всё для изготовления отличного плота – камеры трактора, доски, гвозди, топоры, что очень важно – пенопласт, но я как-то теперь боюсь воды. И осознание, что по воде Камень-Волочанка 3 дня (из отчетов Офицерова), а берегом неделя, меня тоже как-то не очень провоцирует на плот. Поэтому я делаю себе хорошие стельки из местного войлока, обматываю ноги в голенях ватой (кровавые мозоли как раз в голенях). С присущей мне редко, но все присущей женственностью навожу в доме порядок и оставляю на столе письмо следующего содержания:

«Многоуважаемые ХОЗЯЕВА!

Чтобы Вас не возникало вопросов «кто ел из моей чашки», «кто сидел на моем стуле» и «кто спал на моей кровати», сообщаю Вам, что это вовсе не Маша, а Юля. В своем одиночном походе Лама-Волочанка я потерпела кораблекрушение, потеряв всё, что было, много дней пройдя пешком, проводя ночи в лесу и питаясь ягодами, грибами и немногочисленной сохранившейся едой, я набрела на Ваш Дом.
И я не могла не воспользоваться возможностью спать и есть в Доме.
И я спала на Вашей кровати.
И я ела из Вашей чашки.
Я не могу благодарить Вас за гостеприимство, так как меня сюда никто не приглашал, но я благодарю Вас за Дом и прошу у Вас прощения за съеденную и взятую с собой еду.

С уважением, Юля из леса»

Вчера был первый день похода, в который расстояние до цели сократилось на ноль километров, хоть я и шла.

Да, я пошла вчера дальше. По руслу. При этом успела заметить уходящую в лес «дорогу жизни», ту самую, описанную в дневнике как «дорога в Волочанку напрямую».
Примерно через час-полтора на другом берегу реки я узрела 4 домика.

Судя по отчетам Офицерова («есть почта и магазин») это не могло быть факторием.
Но в моей голове всё копошились другие мысли, мыли о дневнике рыбаков: «на Камне полно народу - пацаны приехали на налима», «на Камне поселились такие-то, хорошо – веселее будет», «Саша пошел на Камень». Фразы из дневника как раз и сбивают меня с толку. Именно по этим, дневниковым фразам я предположила, что домики эти и есть Камень, и всё никак не идут из головы «дорога жизни», река с крупной галькой берегом и плохо проходимой тундрой верхом делает уж слишком большие извороты…

Что мне нужно было от фактория? Прежде всего, еда. Был изначально такой расчет – до фактория. Потом, я очень хотела помыться и постирать вещи… И надеялась на попутную лодку. Не катер, просто лодку. Но тут фразы из дневника…
Дорога жизни.
Я развернулась. Я пошла к Дому, как к себе домой. Это несколько часов назад. Я пришла. Я растопила печь. Я постирала все вещи. Я помылась, согревая воду в чайниках. Я приготовила вкусные макароны с приправами и чай. Я заправила постельное белье. Я снова спала в Доме. Я поздно проснулась. Растопила печь. Испекла голубичный пирог. Позавтракала.
Дорога жизни.
Совсем не хочу из Дома. Это уже будто мой Дом, как же хорошо мне в нём.

Дорога жизни. Тундрой. Я прошла по ней немного. Там, где мужики её рубили, она видна очень хорошо – чёткая тропа. Но что дальше? Дальше она вполне может затеряться в тундре. Конечно, в случае, если затеряется, я смогу уйти восточнее к Хете. Но в тундре гнус. Гнус – это не комарики. Гнус – это что-то ужасное… Это серое персональное облако из мелкой-мелкой мошки так плотно обсаживает меня, что я вся серею, и она, эта серая сплошная масса, ползёт. Они очень маленькие, эти мошки, и они заползают под одежду, как бы плотно она не была заправлена, они заползают в штаны, заправленные в носки (а сверху еще штаны и еще носки). Кусая, они оставляют запекшуюся кровь. У меня все тело в кровавых коростах. Гнус невозможно терпеть…
И потом, что, если я потеряю дорогу в тундре? Даже от крупного внедорожника следов здесь почти не видно – мох и кусты выпрямляются. Я боюсь идти тундрой.
Есть другой вариант. Плот. Я уже писала, что для плота тут есть всё-всё-всё. Но что-то и на воду мне не очень хочется, так много раз в жизни вода чуть не убила меня.
Я боюсь воды.
Но я проверила плавучесть пенопласта. Она отличная. Хета здесь аки Мана в устье – спокойная и широкая. Плыть 4 дня. Я могу плыть и сутками. Весло здесь есть. Неизвестно – что опаснее, тундра или плот.

Я принимаю решение – я делаю плот.


Три ночи я провела в Доме. Три. И жила бы там ещё, если бы не мысль, что обо мне уже могут начать беспокоиться (как показала впоследствии практика, в этот день никто ещё и не думал беспокоиться).
Вчера, проснувшись в невероятной неге вся чистая, на мягкой кровати, я целый день играла в моделиста-конструктора. С утра было холодно и дождь, поэтому пилила, прибивала и конструировала я прямо в Доме. Очень уж я люблю пилить, строгать, прибивать и вообще строить. Параллельно иногда подтапливала печь, заварила очередную кружку «Брук Бонда» и выпекала очередной голубичный пирог. Пирог получался ну очень вкусным, и из всего большого выбора еды мне все время хотелось именно этого пирога. Временами по каким-то нуждам (за гвоздями, голубикой, досками, дровами) я выходила из жарко натопленного Дома и с высоты своей горы осматривала раскинувшуюся внизу голубыми петлями по тундре Хету. Как спокойно, как хорошо, как просторно и свободно!... И здесь очень далеко, на очень много километров нет ни души. Мой Дом… Сложно передать, что я испытывала, хозяйствуя на этой точке.

Изначально за целый день мой была сконструирована штука полукилевая с большой плотообразной платформой. Киль я делала, глядя на очень большую сегодня волну. Но вечером, когда всё уже было прибито, привязано и спущено к реке, меня вдруг осенило. Вот дура! Какой киль! Какая палуба! И я, вооружившись выдергой, всё сколоченное за день разодрала и за три часа соорудила… Катамаран.

Прибила и привязала весь пенопласт к двум трехметровым доскам и доски скрепила тремя поперечными досками. Все. Готово. Посадка на рюкзак. В Волочанке хозяевам отдам их доски и пенопласт.

Солнце тем временем очень уверенно спускалось к горизонту и краснело. Поставила себе план – ночевать в тех четырёх домиках.

Уже по темноте снова тщательно убрала Дом, такой родной, такой теплый, и выплыла вдоль берега дальше. Ох, какой момент – когда я оттолкнулась веслом от дна и сквозь прозрачную воду увидела под собой холодную глубину. Глубину между досок «катамарана». Ноги висят над водой.

Страшно-то как! И как неудобно с одним веслом! И маневренности никакой. Решила сбегать за вторым веслом и соорудить байдарочное. Пришвартовалась. Пошла к Дому. Как же больно ногам в голенях, когда складка сапога упирается в кровавую мозоль!…

Совсем стемнело. Где же уже Дом? На востоке на тёмно-синем небе зажглась звезда. Одна-единственная, но какая яркая звезда! Первая заполярная звезда, она знаменует конец полярного дня. Глядя на звезду в небе, иду такой знакомой галькой.

Но где же Дом?... Стоп! Этого поворота я не помню! Я не шла здесь вчера, когда возвращалась! Кажется, я прошла подъем. Залажу на гору. Сумерки. Темные кривые лиственницы, заболоченная тундра. Где же мой родной, хороший, где мой Дом?!...

Совсем темно. Спотыкаюсь, проваливаясь в ямы и вскрикивая каждый раз, когда сапог снова врезается в мозоль, нахожу во тьме квадратные очертания, добегаю. Отпираю лично закрытый гвоздик. Скидываю сапоги и одежду. Спать-спать-спать-спать, утро вечера мудренее. Я никуда сегодня не поплыву, ну уж нет… Я Дома… Запираю на засовы обе двери, укутываюсь на мягкой кровати в одеяла…


Утро оказалось погожим. Но течение 0,5 м/час. С муками, пополам с бечевой дошла на своем «катамаране» до 4-х домиков. Да, это был Камень. Давно. Теперь это огромный пустырь с то тут, то там валяющимися грудами ржавых бочек и остатками домов.
Ужасно. Ужасно не то, что за 10 лет от фактория ничего не осталось, ужасно как люди сейчас здесь живут и как хозяева моего Дома с этими людьми общаются. Страшный бардак, всё грязное, скомканные одеяла на полу, разбросанные игральные карты и сигареты «Прима», порножурналы и порнопостеры 2007 года. Много порно, грязного и отвратительного.
Фу!...
Даже местную еду брать противно… Это место - просто притон бомжей, самый опустившихся бомжей…
Фу-фу-фу.
Взяла все же 1 кг гречки. Больше ничего полезного не нашла.
На стене одно из домов висит рисунок этих четырех бомж-жилищ и подпись: «кАминь». На столе письмо туристов из Томска. Благодарят за приют и за баню. Да, баня… Маленькая такая… Люди из моего Дома, пока не построили свою, сюда мыться ходили. Но какие же люди в моем доме отличные Хозяева, какие Люди!... А эти…

Снова сажусь на своё сооружение. Рюкзак засунут в белый мешок для картошки. Сидя на этом мешке и опуская весло то с одной стороны «ката», то с другой, точно перпендикулярно берегу за час с лишним переправляюсь на «свой» берег обратно. Ну надо же! Течения нет вообще, оно не снесло меня даже на метр. Бросаю конструкцию вчерашнего дня на высоком заметном берегу – хозяева увидят и найдут. Снова иду пешком.
М-да… Еще 4 дня идти… А то и пять…


Нет, сказать, что день в постройке плота прошел зря, я никак не могу.
Прежде всего, я невероятно отдохнула. Я очень люблю пилить, прибивать, клеить и ещё что-нибудь там мастерить, и в совокупности с Домом это был очень счастливый и самый длинный день похода.
Но «катамаран» провёз меня не больше 8-ми км. Но зато с Камня я добыла свежие сапоги. Снова аккурат моего размера, но с толстой, почти деревянной, прибитой и пришитой широченной подошвой и кожаным голенищем. Вот это мечта для гальки!
И я прямо полетела, а не пошла в таких сапогах.

Спала в ольховнике. Утром в ливень накрылась спасательным одеялом, но как-то всё же мокровато стало. Спустя 2 часа после подъёма, когда дождь кончился, узрела вдали домик. Да, очередной домик – сколько их ещё?

При своём очень плохом (-4,5) зрении я с огромных расстояний в густом лесу всегда вижу и идентифицирую дома как дома.

Дом ещё издалека показал своё нежилое состояние, поэтому, прежде чем зайти, около полутора часов объедала голубичные плантации. Наконец зашла в явно разодранную каким-то зверем дверь. В сарае-веранде ничего, кроме банки сухого молока. Заношу её в дом. Как хорошо хоть немного посидеть без гнуса. Прочитала лежащий на полочке дневник. Взяла здесь же лежащую книгу. И… Зачиталась… Захлопнув книгу на последней странице, укорила себя за безделье, и, прикрыв дверь, продолжила путь. За этим домом в Хету впадает широкая река. Примерно час ушло на форсирование. Перешла вброд, выбрав самое широкое и мелкое место, и даже при этом ушла в воду гораздо выше, чем по пояс. Несла рюкзак над головой.

---

Двадцать третье августа. Волочанка.

Ровно тридцать дней понадобилось мне на преодоление этого пути. Я не ждала Волочанки сегодня. Я брела своим берегом, думая о всяком разном, только не о Волочанке, только не о количестве дней впереди, не о количестве километров кустов, топей и болот. Видела волка – только второго волка за столько дней. Он убежал от меня. Я шла, шла, шла. И тут.. Мне показалось это невероятным, немыслимым и нереальным, - зелёная лодка с мотором у берега. Да-да, зелёная лодка с мотором! Не будь здесь этой лодки, я прошла бы мимо столба с кабелем в кустах, приняв его за обычный здесь уже остаток человеческой деятельности. Но есть лодка – есть и люди. Я пошла вглубь, в кусты. Искать обладателей лодки. Дома с берега видно не было – дом оказался существенно дальше, длинный –длинный тротуар из плющенных бочек провёл меня кустами, через мост мимо большого озера и вывел к трём человеческим постройкам.

Как-то неловко. Вот зайду я – и что скажу?...

Потопталась на пороге. Зашла, отогнув край одеяла на двери. Сказала «тук-тук-тук», а когда вышел мужчина – «здравствуйте». Ну что тут ещё скажешь?...

Мужчина отреагировал совершенно естественно:
– Здравствуйте! Проходите!

Прошла. Первый мой вопрос:
– Сколько ещё до Волочанки?
- До Волочанки? Ну, 50 километров.
- А-а-а-а… Пятьдесят…

Второй вопрос:
- А какое сегодня число?
- Двадцать третье.
- Двадцать третье? Да?... Уже?... Ну надо же…

Эта фраза возвращает меня в мир людей. В мир числовых измерений.

Мужчина не задавал дурацких вопросов, а сразу пригласил сесть и со всего дома начал стаскивать еду. В разговоре всё и выяснилось. В длинном разговоре, первом за 30 дней. О тундре. Об оленях. О Волочанке. Обо мне. О мужчине и о его сыне-старшекласснике, копошащемся в соседней комнате. Меня никто не расспрашивал ни о чём, я говорила только то, что сама хотела сказать и спросить. Я гладила двух больших и добрых лохматых собак. На столе коптила керосиновая лампа.

Мужчина однозначно сказал, что пешком одну в Волочанку он женщину не отпустит. Я хмыкнула про себя – «чего это женщину, я видела себя в зеркале на Камне – конечно, не юная особа, но, даже похудев, я не стала выглядеть старой». Да-да, в зеркале я боялась увидеть себя постаревшую.

Тем не менее. Женщину одну до Волочанки Фёдор отпускать не хотел. Решил отвезти. Я рьяно бросилась с ведром собирать голубику, чтобы хоть как-то отплатить за то, от чего я честно отказывалась. Но не успела собрать и половины ведра, как пришёл Фёдор в накомарнике:

- У меня всё готово, пошли поешь утку с грибами и поплыли.

А спустя два часа я узрела этот посёлок долган с нганасанами. Меня же узрела секретарь администрации – в администрации тут всего три человека – глава, секретарь и техничка. Глава в отпуске.

И вот, меня снова накормили до отвала, дали позвонить маме и я, вписавшись в местную больницу, ложусь спать.

Тридцать дней прошло…


Волочанские жители увидели во мне событие. По посёлку ходили слухи. Разные. Например, что была я не одна, а было нас пятеро, и четверо утонули…

Если я находилась в школе в интернете, туда звонили из больницы – узнать, когда я приду и к какому времени греть оленину с макаронами. Если я читала музейные книги в больнице, звонили из администрации с просьбой зайти к ним после трёх. Весь посёлок знал, в какой точке находится и что делает пришедшая из тундры девушка. Имя никто не спрашивал и неизвестно, как они меня именовали между собой.

В больнице меня одели. Всем коллективом собрали джинсы, ботиночки, маечку, нижнее бельё, носки (всё новое), свитер, принесли мыло, шампунь, мочалку, дядя Саша-кочегар истопил баню. С собой собрали немного еды.

Когда я ушла к вертолёту, весь коллектив собрался на крыльце меня провожать. Пока я по деревянному тротуару пересекала посёлок, в небе появился красный МИ-8. Несмотря на стоимость билета 6500, мало кто сомневался, что я улечу бесплатно. К вертолёту собралось пол посёлка – кому-то пришла посылка, кто-то отправляет. Вертолёт бывает только по средам.

Улетали сегодня четверо. И вот, я уже первый раз в жизни поднимаюсь в небо над тундрой. Первая мысль: «Здо-о-орово-о-о!...». Действительно же здорово! Я видела такие панорамы на фотографиях, но в иллюминаторе это оказалось гораздо эффектнее – тундра, пестрая тундра, состоящая из покрасневших кустиков голубики и мха, и тысячи озёр, озёра, озёра, озёра, будто капли, синие под голубым небом, серые под тучами. До горизонта. И петли ровной Хеты уходят на Север. Правда, после посадки в Усть-Аваме попривыклось и поднадоело. Вот уже внизу можно разглядеть какие-то контейнера, асфальт, машины, железную дорогу, какие-то инопланетные сооружения. Дудинка – столица Таймыра.

У меня не было беспокойства о дудинском моем пребывании, в конце концов, я остаюсь Юлей, а север остается Севером. Сначала я зашла в центр социальной поддержки населения. Об этом месте как о соцгостинице, месте, где всегда всем помогают, где ночуют малоимущие бесплатно, где дают талончик на кипяток и небольшое питание, и откуда в 11 утра всех выгоняют до следующей ночи.

Я вполне поверила. Действительно, есть такие места в российских городах. Пришла. Объяснила ситуацию. Весьма неряшливого вида тётка с размазанной косметикой возмущённо тряхнула головой:
- А мы тут при чём?!... Вон, лавочек много в городе, мешок спальный есть поди.

На мой вопрос, чем тогда занимается их заведение, тётка закатила глаза:
- Ну, мы много чем занимаемся. Помогаем бабушкам, инвалидам, есть у нас соцгостиница…
- Вот – говорю,- соцгостиница!
- Ну вы же не бомж и не инвалид!
- Это почему же я не бомж?...
- Ну, если вы бомж, то вам не к нам, а в милицию. Пусть они вам дадут справку, что вы бомж, как мы вас можем пустить, вдруг вы опасный преступник…

Далее в том же духе. Высказав тётке всё, что я о ней думаю, вышла.

Ничего, мы спасёмся…

На берегу Енисея, с видом на морские суда, доела больничную кильку. Пойду в порт, что уж делать. У порта большой штандарт: «РЕЖИМНАЯ ЗОНА. НАХОЖДЕНИЕ НА ПРИЧАЛАХ ПОРТА СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО. ШТРАФ». Так как объявление было уж слишком большим и висело в нескольких местах, я пошла к КПП со шлагбаумом.

- Здравствуйте. Я хочу подойти к речным судам. Как это можно сделать?
- С какой целью?

Объяснила. Отлично объяснила, молодой симпатичный милиционер проникся. Ночь я провела в балке ЛОВД, а ночью пришёл пассажирский теплоход Лермонтов. Но я отказалась по явным причинам идти вверх на Лермонтове. Морские суда уходили не в Мурманск - за границу. Около 9-ти утра милицейская машина выгрузила меня, мой рюкзак и кулек купленной милицией еды на пришедший сверху СТ-311. Так началась моя судовая жизнь-2010. Моя очередная навигация. Но это уже совсем другая история…

Прощай, Дудинка - город, где швартуются сердца.

До свидания, мой Таймыр!...


О могилках. Могилки на Аяне были не чем иным, как пастями для ловли песца. Кому интересно, спросите, я нарисую и объясню, что это такое.

О фактории. Долгане с фактория Камень были переселены Соввластями на оз. Хантайское в 1971 году. Позднее дома растащили по брёвнам на окрестные точки.

О точках. "точка" - это дом промысловика в тундре. На точках люди бывают дважды в год, весной и осенью. Подробнее о хозяйстве в моём посте "Туземцы Таймыра"

Об одиночестве. В те 30-дцать дней на Путорана мне было гораздо менее одиноко, чем в любой другой день моей жизни.

О цели:

Если бы вам действительно было интересно понять, зачем я туда пошла, вы прочитали бы мой профиль и мои посты. Они говорят о моих ценностях достаточно хорошо. Но, так как вы этого не сделали, а прочитали весь этот длинный текст только из интереса, как триллер (люди так любят "жареное", происходящее с кем-то другим), то я попробую привести несколько цитат любимого мной когда-то Антуана Мари Роже де Сент Экзюпери:

"Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает себя в борьбе с препятствиями. Крестьянин, возделывая свое поле, мало-помалу вырывает у природы разгадку иных ее тайн и добывает всеобщую истину."

"Царство человечье внутри нас."

"Все наши богатства - прах и пепел, они бессильны доставить нам то, ради чего стоит жить."

"Работая только ради материальных благ, мы сами себе строим тюрьму."

... Зачем цитировать Антуана, зачем пытаться объяснять красоту пустыни, ведь ее красота не в песке, а в душе бедуина...

Поток событий, окружающих меня, заставляет меня забыть самое главное. Забыть о целостности. Забыть о происхождении. О происхождении происходящего вокруг. В таком отпуске от людей и от проблем социальных, таких бессмысленно раздутых, занимающих так много пространства в голове, я пыталась увидеть сквозь дробность целое. Увидеть то, что так сложно увидеть и так важно увидеть. Эта уединенность, ограничение мыслей, выкидывание всех условностей из головы помогло мне оставить только самый костяк меня, только то самое главное, что есть во мне. Помогло мне меньше заблуждаться.

Люди кочевали. Люди много ходили пешком. Мигрировали, нападали на соседние племена, шли в паломничество. Люди вообще умеют ходить. Все. Но мы забыли об этом. Забыв, мы изобрели спорт, и ходьбу приравняли к спорту и назвали "туризмом". Изобрели каноны ходьбы, выведя догматы о невозможности ходьбы без надлежащего снаряжения, без "надлежащей подготовки". В потоке происходящих изменений социальности люди просто забыли, что ходить - это точно такое же свойство человека, как спать, есть, смотреть, нюхать. Людям просто лень ходить и только. Некоторые люди считают мой поход чем-то приравненным к самоубийству и выводят теории о теоретичности, совершенно забыв, что ВСЕ люди могут ходить на ЛЮБЫЕ расстояния. Не понимая, что я не заявляла прохождения туристического маршрута, что я не туристка. Я просто идущий человек.

Тысячи мыслей о моей собственной жизни там, где моя жизнь была не чем иным, как просто жизнью в самом её животном понимании... Десятикратное осознание пути эволюции человека. Начало осознания, что вообще происходит. Начало освобождения, если хотите...

... Зачем пытаться объяснить уставы своего монастыря, красота пустыни не в песке, а в душе бедуина...

Царство человека.

"...Долго искал я, в чем суть покоя. Суть его в новорожденных младенцах, в собранной жатве, семейном очаге. Суть его в вечности, куда возвращается завершенное. Покоем веет от наполненных закромов, уснувших овец, сложенного белья, от добросовестно сделанного дела, ставшего подарком Господу.
И я понял: человек -- та же крепость. Вот он ломает стены, мечтая вырваться на свободу, но звезды смотрят на беспомощные руины. Что обрел разрушитель, кроме тоски -- обитательницы развалин? Так пусть смыслом человеческой жизни станет сухая лоза, которую нужно сжечь, овцы, которых нужно остричь. Смысл жизни похож на новый колодец, он углубляется каждый день. Взгляд, перебегающий с одного на другое, теряет из вида Господа. И не та, что изменяла, откликаясь на посулы ночи, -- о Боге ведает та, что смиренно копила себя, не видя ничего, кроме прялки.
Крепость моя, я построю тебя в человеческом сердце."

"Великая истина открылась мне. Я узнал: люди живут. А смысл их жизни в их доме. Дорога, ячменное поле, склон холма разговаривают по-разному с чужаком и с тем, кто здесь родился. Привычный взгляд не дивится выхваченным частностям, он и не видит ничего, родная картина давно легла ему на сердце. В разных мирах живут не ведающие о царстве Божием и ведающие о нем. Неверы смеются над нами, предпочитая воздушным замкам реальные, осязаемые. Но радует только неосязаемое. И если кому-то хочется завладеть лишним стадом овец, то хочется из тщеславия. А утехи тщеславия нельзя потрогать."

"Не мне обращать внимание на глупого болтуна, упрекающего кедр за то, что он не пальма, и пальму за то, что она не кедр: книжное несварение тяготеет к хаосу. Для закоснелости, позабывшей о жизни, болтун прав: отвлеченно и кедр, и пальма одно и то же и одинаково превратятся в прах."

А. Экзюпери

И сколько бы вещей я не утрачивала на пути, я строю самое главное, я стою незыблемое, я обретаю себя. Я обретаю.

Из отчетов туристов:

4.1. Пеший переход оз. Лама -- р. Б. Хонна-Макит (36 км, 25 техч.).
4.2. Сплав по р. Б. Хонна-Макит до первого водопада (66 км, 24 техч.).
4.3. Пеший переход на разлив р. Аян (8 км, 5 техч.).
4.4. Радиальный выход на озеро Аян (10 км, 5 техч.).
4.5. Сплав по р. Аян и по р. Хета до поселка Волочанка (380 км, 59 техч.)"

Приведенное говорит о большем, чем заявлено, расстоянии, мной пройденном. Учитываем обходы скал и разливы. Итого более 500 км.

Мой Таймырский поход.
Автор – Вершинина Юля, 2010 г.

Есть мнение, что история гипотетическая....

Есть мнение, что история гипотетическая....

Ага, есть такое мнение. Только многие туристы, кто ходил в тех местах, говорят что написано человеком, который там был. А еще есть люди, которым можно доверять, и они говорят, что это правда. Кроме того, по маршруту Юли ходила другая девушка (навскидку не вспомню, как зовут), так вот она сделала фотки тех мест, которые описала Юля.
Лично я уверен, что это правда.