Продолжение.
День одиннадцатый. 3 августа.
Проснулась в 6 утра от сильного стука тента по палатке. Ветер. Эта каменная пустыня чем-то напоминает мне Небраску. Уснуть, при всей моей ежедневной уставаемости, в таких условиях уже не удалось. Вылажу. Господи! Щука лежит наполовину в воде с полуспущенным баллоном! Выскакиваю из палатки и босиком несусь к ней. Неужели её, надутую и перевёрнутую, смог передвинуть с места стапеля к реке ветер? Вообще, её вес семь кг, к тому же она была вовсе не сухая. И что случилось с баллоном? Перетаскиваю лодку на то место, откуда её утащила неведомая сила (инопланетяне? Здесь же как на Марсе), хватаю почему-то не сдутый к реке насос, проверяю баллон на дыры. Баллон не спускает. Дыр нет. Все вещи, оставленные мной ночью под перевёрнутой лодкой, лежат на том же самом месте. Мистика!
Но солнце (удивительно – солнце!) уже немножко сгладило жутковатый вид окрестного безмолвия и я, позавтракав в палатке картошкой с маслом, продолжила вчерашнее приготовление к походу водному. К девяти всё было готово. Сегодня у меня точно ничего не промокнет! Напяливаю почти просохшие и заново проклеенные вчера сапоги, два дождевика, затаскиваю гружёную Щуку в реку и покидаю столь неуютное своё пристанище.
Нет, я ещё не сажусь в лодку – глубина здесь меньше полуметра, постоянные перекаты, река стремительно спускается вниз. Я иду, ведя свою Щучку на верёвочке. Мне сложно назвать это сегодняшнее действие «бечёва», потому что все предыдущие дни я волокла Щуку против течения, а сегодня я иду по колено в реке, а Щучка тихонечко, как собачка, плывёт за мной. И так нежненько тыкается в меня иногда своим верным носом. А иногда наоборот, как собачка, увидевшая кошку, забегает вперёд и рвёт у меня из рук поводок, стараясь убежать. Но я её не пускаю. И вскоре она снова тыкается мне в ногу. Так вот мы прошли довольно бодро немаленькое расстояние. Была пара таких больших перекатов, что, протаскивая Щуку сквозь их камни и наблюдая, как её кидает и крутит в белом бурном водоворотистом потоке, я думала, что так странно было назвать это «небольшими перекатами» предыдущим группам. Но вот наконец-то миновал уклон реки с перекатами, река повернула направо, и началось то, что в отчётах именовалось озёрами. Глубина здесь уже не позволяла вести Щучку на поводке и я (наконец-то!), загрузилась в лодку сама. Плывём!... За оставшиеся пол дня по ровной глади впадающих друг в друга озёр я преодолела то расстояние, которое прошла за все предыдущие десять дней. Правда, окрестный пейзаж продолжал оставаться космическим с лежащими кое-где клочками снега, и мне очень, ну очень хотелось дойти как можно скорее до первых деревьев.
Теперь уставали и мёрзли только руки.
День двенадцатый. 4 августа.
Идёт дождь. Сильный. Проснулась, выглянула – батюшки! Рюкзак и всё, что там было, залило водой, а ведь он лежал в двух метрах от кромки воды! Прямо босиком бегу к нему по тундре (да, вода подтопила именно тундру, а галечный пляж давно был на большой глубине). Боюсь, что уплыло весло. Лежит. Слава Богу! Вчера я, привязав леску к веслу (ничего более подходящего для удилища здесь не нашлось), пыталась ловить рыбу на блесну. Выудила одного небольшого хариуса и, устав убивать на себе тысячи голодных комаров, убежала в палатку.
Позавтракав этим засоленным с вечера хариусом с картошкой, собираюсь в дорогу. Сегодня я ожидаю очень хороший день – я хочу дойти до так желанного леса, который начинается у Пэдэя. В лес, правда, я собираюсь зайти пешком – у Пэдэя уже во всю идёт череда шивер, поэтому, причалив у Южной Неракачи, я хочу идти дальше до самого водопада бечёвой. То есть, с собакой-Щучкой на поводке. Я не хочу рисковать на воде. И теперь у меня последние, можно сказать, пара десятков километров сплава по Хонна-Макиту.
Течение было пугающе быстрым, у меня не было даже времени смотреть на берега, так я была занята удержанием лодки в правильном потоке воды. Как я уже упоминала, байдарка Щука, а особенно Щука-1 очень манёвренна и именно благодаря этой манёвренности я успевала обходить обливники, проходить перекаты, местами забитые камнями. По всем признакам, вода сегодня была очень высока для этой реки – об этом говорила как затяжная непогода с обильными ливнями всю предыдущую неделю, таявшие сегодня высокие сугробы на перевале, так и то, что утром я нашла затопленными свои вещи, оставленные вечером в двух с лишним метрах от воды. Сложно представить, что я испытывала в этом стремительном сплаве – нос лодки, который я с потом на лбу удерживала параллельным берегу, то поднимало волной над обливниками вверх так, что, глядя вперёд, я видела только небо (лодка была перпендикулярна воде), то опускало (просто скидывало, что уж там опускало) вниз, да так, что мне хотелось зажмуриться.
Душа тогда поселилась в пятках. Все препятствия были слышны (именно слышны, а не видны!) издалека своей бурной стреминой и каждый раз, когда я слышала этот шум бурлящей воды, я начинала стараться изо всех сил успеть уйти к берегу и вглядывалась в так быстро приближающееся препятствие – пройду – не пройду? Несколько раз я, успев выгрести к берегу, выскакивала из лодки, буквально падала в воду, боролась с течением за право управлять лодкой и проходила бурные белые препятствия по береговым камням, проводя лодку бечёвой. При этом мне приходилось буквально цепляться за камни, иногда падать, чтобы течение не сорвало меня вместе с лодкой. Это было в самых сложных местах. С ужасом глядя на эти бурлящие потоки с берега, я вспоминала прочитанные мной отчёты, где «несложные шиверы» начинались после впадения левого притока Юж. Неракачи. А всё то, что до Неракачи, именовалось перекатами, забитыми камнями. Да, у меня была слишком высокая вода. Но берегом вдоль спокойно между «перекатами» текущей реки было слишком медленно идти, я уже порядком хапнула сильнейшего адреналина, и я снова садилась в лодку, чтобы пройти ещё хотя бы несколько километров до места запланированного выхода на берег. Ещё несколько километров…
…Я как раз повернула голову налево и увидела лежащие на берегу оленьи рога – они описаны во всех отчётах как ориентир места бивуака. «Ну, – подумала я – пора чалиться. Дальше река не на мой уровень», и тут…
Меня кильнуло. Течению хватило той доли секунды, что я смотрела на берег, чтобы ударить меня об обливник и боком перевернуть. В первые минуты, держась одной рукой за перевёрнутую лодку, я изо всех сил стараюсь не выпустить из рук весло. Мне кажется, сейчас будет мель на перекате, и я выкарабкаюсь. Лодку подкидывает. Меня, вслед за лодкой, заливает волнами. Я начинаю захлёбываться. Понимаю, что весло не дороже жизни, бросаю весло, пытаюсь перевернуть лодку. Но её переворачивает поток и я всё снова и снова под водой, захлёстывающей её и меня. Меня выносит наверх жилет и я, как могу, цепляюсь за лодку. Оказываясь наверху, я судорожно, с громким придыханием, хватаю воздух ртом. Снова захлёстывает волна. Я уже порядком наглоталась. Тело коченеет от ледяной воды. Белый бурный поток ударяет моё тело об обливники. Я думаю: «Что, всё?...»
Я вспоминаю, что должна денег Коле Д., занятых на «Зарю» до озера Лама. Как это плохо - занять и пропасть без вести! Я думаю, что так нехорошо с родителями получилось – они отпустили, помогали с приготовлениями, а я взяла и пропала без вести. Я думаю обо всех людях, знавших о моём походе – как это глупо – ушла и пропала без вести…
Когда я уже совсем понимаю, что ВСЁ, я успеваю схватиться рукой за камень такого близкого дна. Держусь, сажусь на этот камень, держусь ногами. Лодка привязана ко мне. Слишком сильное течение, меня вслед за лодкой срывает с камня. Я цепляюсь за другой. Держу лодку, понимаю, что там, впереди, снова шивера и бурные белые волны видны уже отсюда. Капитан должен тонуть вместе с судном. Но я… Я отвязываю и отпускаю верёвку.
И вот я с этого камня пытаюсь встать. Здесь мелко – чуть выше, чем по колено, но меня срывает течением, напрочь окоченевшее тело не двигается. Я встаю. Я приказываю себе идти. Вышедшее из воды тело отходит, но ноги… Они не шевелятся, меня снова сносит к шивере. Я долго борюсь. Но меня всё же сносит. Я гребу к скале у берега, течение помогает мне. Я гребу, как могу. С меня слетели гидроштаны и в них набралась вода. Вот и скала. Я цепляюсь за камень. Я вылажу. Я на берегу. В судорогах, сгорбившись почти до земли, я пытаюсь идти, трясущимися губами страшным голосом повторяю забитое: «мама-жива-мама-жива-мама-жива-мама-жива». Пытаюсь идти. Падаю плашмя. Мир куда-то провалился. Поняв, что в судорогах я продолжаю говорить всю ту же фразу, пытаюсь выдавить из себя что-то ещё. Заклинивает: «Господи-я-жива-Господи-я-жива-Господи…».
Мне хочется лежать и не вставать, но я хорошо понимаю, что надо идти, идти, идти, шевелиться, иначе я замёрзну. Я шевелюсь. Кое-как поднимаюсь на карачки, ползу. Понемногу у меня получается встать. Я как парализованный инвалид. Иду вперед. Падаю. Поднимаюсь. Иду. Постепенно отхожу. С меня течет вода, но я не могу снять и выжать свою одежду – тело не слушаются меня. Когда судороги кончаются, я начинаю думать – что дальше? Идти, это понятно. Вперёд, это понятно. Но что я буду есть? Вижу грибы. Пытаюсь жевать. Вижу лишайник – жую. Борщевик. Фу, гадость! Но я найду еду в лесу. Всё, что есть на мне – это два свитера, флиска, куртка, ветровка, флисовые и синтепоновые штаны, гидроштаны с приклеенными к ним резиновыми сапогами. Всё мокрое. Температура около ноля.
И тут я вижу что-то ещё. Волки. Много волков. Нет, я не вижу волков, я вижу только их следы и множество обглоданных костей. Следы очень свежие. «И ждёт отчаянных гостей чужая стая»… Я боюсь быть сожранной. Я, конечно, понимаю, живую меня никто жрать не будет. Сначала меня загрызут. Лучше уж было утонуть. Волки – они не медведи, они не боятся людей. Я продолжаю идти – что мне ещё делать? Мне теплеет. Наступает полярная ночь (как время суток, а время года сейчас – полярный день). Всю эту ночь я иду, ожидая, что меня сожрут. Попытка спать равна самоубийству. Следы, следы, следы, следы, кости. О, совсем свежие кости! Боже, да это был волк! Серый кусок шерсти и обглоданная лапа. Трогаю. Ещё тёплая… Волки жрут волков…
Вроде, они не нападают на людей. Только стаей в голодную холодную зиму. Эти вроде не голодные – только что съели волка… Иду, иду, иду, иду по оленьей тропе вдоль берега. Ещё нападают вожаки волков, чтобы доказать свою крутизну. Но ведь столько оленей – зачем им я?
На холмике странное сооружение рук людских – прямоугольник, обложенный камнями с палочками, торчащими подобно частоколу, по периметру. Могилка? Ещё не лучше, ничего не скажешь. Следом на холмике такая же. И ещё. И ещё. Нет, не бывает столько могилок…
День следующий, тринадцатый. 5-е
Под утро вижу что-то красное в реке. О! Спальник! Мой! Его выполоскало из пакета, из гермы, из ещё одного пакета и прибило сюда, к берегу. Уже ничего. Вытаскиваю его из воды – он тяжеленный – выжимаю, вешаю в компресснике на спину. Может, лодку тоже прибъёт (должно прибить, я иду, так на это надеясь). Через часок нахожу рюкзак. Рюкзачок, родненький! В нём еда, палатка и тент. Всё. Больше ничего, остальное в гермах. Иду, надеясь найти самую важную герму с картами, спичками, паспортом и деньгами (она лежала в носовом кармане байдарки). Нахожу дневник и лежащую рядом с ним зажигалку. Зажигалка промокла – не горит. Иду дальше вдоль берега. Всходит полярное солнце – скоро будет теплеть.
В лесу вижу избушку на курьих ножках. Буквально – четыре столба и избушка с маленьким окошком-дверкой. Как курятники в Лаосе. Лестницы нет. Откуда, зачем эта избушка? Лезу туда, чтобы там поспать без страха волков. Высоко. Не залезается. Пытаюсь подтянуться – тщетно (го-ворил мне Антон Кротов – учись подтягиваться!). Подбираю валяющуюся около палку, пристав-ляю её к одной из курьих ножек. Карабкаюсь. Пока карабкаюсь, замечаю, что избушка вся исцара-пана большими такими когтями. Желание лезть в избушку напрочь отбивает. И зачем он её так скрёб? Пытался достать оттуда что-то или кого-то? Дверка внутрь тоже выдрана, кажется, им же. С другой стороны, раз эту избушку и те могилки здесь кто-то построил, значит, пока они строили, их никто не сожрал…
Иду дальше. Долго. Солнце уже светит очень уверенно. Как повезло, что сегодня нет дождя. Но! Идёт небольшой снежок. Большая радость – снег – ничего не скажешь! На одном из широких галечных мысов, завернувшись в уже высохший спальник (deuter – замечательный спальник!), прогреваемая солнышком, сидя засыпаю. Как хорошо спалось!... Часы в потоплении меня остановились в половину восьмого вечера. Время застыло там, и я не знаю, сколько я проспала. Может быть - часа два, судя по солнцу. Снова пошла. Думала, до Аяна идти дня три. Но впереди – о чудо – водопад.
Далее появлялись мысли о развитии человеческой цивилизации, о правильности моего именно дилетантского подхода (самоизобретение и самоосознание), далее я шла еще две недели, который описаны тоже.
Писать ли?..
С лёгкой руки Антона Кротова описание моего похода получило имя ЖЮП (Женщины Ю. Похождения)
Итак, продолжение ЖЮПы
(Часть ТРЕТЬЯ. Мой Таймырский поход.):...Какое сегодня число? Шестое? Какой сегодня день? Двенадцатый?
Я не знаю... После утопления я перестала считать дни и часы. Времени на наручных часах всё так же около восьми вечера.
В один из дней я вышла к водопаду Хонна-Макита. Я шла берегом, ступая по прибрежным камням, проламываясь сквозь густые ольшаные заросли, всё время ориентируясь на довольно чёткие и широкие оленьи тропы со свежими следами волков. Каждый изгиб реки, каждый валун мог быть пристанищем моего уплывшего имущества, моей лодки, поэтому я только ореинтировалась на тропы, а идти мне приходилось ближе к кромке воды, чтобы заметить всё то, что бурная река выкинула из своего русла. Выкинула, но где?
Тогда мне ещё казалось, что все мои 32 стартовых килограмма груза были действительно нужны, казалось, что без них я могу пропасть.
Газовая горелка, 5 газовых баллонов, пила походная, нож, дополнительный комплект одежд для сна, ремнабор (клеи, скотчи, ножницы, куски тканей, нитки и пр.), блёсны, грузила, кружка, котелок, ложка, две пластиковых ничего не весящих тарелки, 15 метров репшнура, ботинки Garmont, апетчка (бинты, пластыри, жгут, уголь активированный, мезим, спирт для растираний, мазь «Спасатель», йод, успокоительное) какие-то ещё мелочи, которыми вместе с перечисленным, под завязку, битком был забит рюкзак. Даже два рюкзака – 85+10 литров и маленький передний.
Сейчас вес найденного составлял 8 кг (восемь килограмм), включая еду.
И вот, пробравшись по скалам, нависающим над Хонна-Макитом, изучив все заболоченные, песчаные и галечные излучины, я увидела облако брызг над руслом впереди.
Неужели водопад? Но ведь не прошло ещё и суток от места крушения, до водопада, по моим рассчетам, идти я должна была 2 дня. Но на каменистой площадке противоположного берега уверенно стояла конструкция, напоминающая триангулятор, и красная тряпка на конструкции заявляла – «Остерегайся, водник! Водопад!».
Берега в этом месте представляли собой монолитную скалу, совершенно плоскую, как стол. Такая же плоскость продолжалась и за водянистым облаком. Звук падающей воды всё нарастал,- я приближалась.
И вот, я уже на краешке этого «стола», а Хонна-Макит, такой большой, широкий и полноводный сегодня, c пенным белым грохотом мощно падает с десятиметровой высоты в каньон. Если стоять чуть поодаль, то можно вообще не заметить, что здесь есть каньон и река внизу его – берег за каньоном на точно таком же уровне продолжается точно таким же плоским столом. А вот внизу... Внизу водоворот среди скал, внизу вода бунтует, скачет и уходит дальше, к новому водопаду, возможно, разбивая в клочья и унося мои вещи. Возможно, рабивая и унося иногда чьи-то жизни...
Затаив дыхание от восторга увиденной картиной, сажусь на краешек, свесив ноги вниз. Светит тёплое солнце. Достаю и распаковываю празднично-перевальную радость – большой батончик «Сникерс». Я обещала себе половинку его на водопаде. Найдя с большим трудом на плоскости стола ручеёк, заливаю воду в пачку лапши «Ролтон», слегка надрезав эту пачку с угла. Мне повезло – в отличие от большинства людей, я люблю «Ролтон» и наедаюсь им, тем более, что даже упаковка его гласит «448 ккал», из которых большая часть углеводы. Это гораздо более калорийно, чем гречка, горох, соевое мясо (вообще имеющее чуть более 120 ккал), прочие лапши быстрого приготовления (типа «Доширак») и, тем более, калорийнее (на 100 г.), чем тушёнка в банке. К тому же – при заливании воды в пачку «Ролтона», он разбухает точно по величине пачки – таким образом, лишив меня нужды в посуде.
Очень хорошо вот так сидится с «Ролтоном» и сникерсом (ах, какой вкусный сникерс, это самый вкуный сникерс в моей жизни, и только для того, чтобы узнать вкус сникерса, стоит идти так далеко и так автономно), но горный заполярный ветер пробирается сквозь мою одежду и напоминает мне – время!
Расход времени у меня чётко лимитирован находящейся в рюкзаке едой, путоранской погодой и беспокойством каких-то возможно близких людей.
Я встаю, запаковываюсь и продолжаю свой маршрут, теперь уже счастливый.
Взбираюсь вверх по скале. Хочется спать. Пора уже. Нахожу отрешеек скалы с плоской моховой подстилкой, там, где отсутствуют свежие волчьи следы, и, засунув в палатку вместо уплывших дуг молодые лиственнички, бивачусь.
Какой-то из дней. Аян.
Я намеренно решаю нарушить хронологию – так мне легче морально. Теперь я уже точно знаю, что мне не удаётся догнать группу, шедшую впереди меня – я не видела свежего кострища уже много дней – значит, они ушли другим берегом – на озеро Аян, или вообще другой рекой.
С высокой горы, на которую я вынужденно забралась, обходя отвесы каньона, мне открылся вид на долину реки Аян, вытекающую из озера Аян, самой центральной части Путоран. Смотрю завороженно на озеро.
Здравствуй, сердце плато Путорана! Я здесь, я пришла... Я знаю, там, на озере, есть заброшенный кордон – его посещают почти все группы, проходящие здесь, а некоторые даже забрасываются сюда на вертолётах.
Сейчас начало августа, и если я выйду к кордону, у меня есть большая вероятность увертолётиться или присоединиться к какой-то попутной группе, уходящей куда-нибудь на Оран. Вероятность большая, но не стопроцентная. Я колебаюсь. Взвешиваю. Время лимитировано. Оцениваю своё имущество – около 3 кг еды, палатка с тентом, спальник, спасательное космическое одеяло, зажигалка, дневник с ручкой, сапоги и одежда на мне. Чего же мне не хватает, чтобы идти дальше?
Здесь, у озера Аян, у меня необъяснимое чувство близости людей. Может быть, оттого, что слишком уж ярко воспоминание описания этого озера в многочисленных отчётах, может быть, оттого, что здесь кордон и людской дух сохранился ещё с тех времён, когда вертолёты сюда были более часты. Мне кажется, что я уже совсем почти спаслась и поход мой почти подошёл к концу. Это всё только мои ощущения, ощущения за гранью осознания крайней удалённости этого дикого озера от любых населённых пунктов.
Посидев на уютном солнечном берегу реки Аян среди зелёных столовых гор, с чувством готовности к появлению в любую минуту людей, я прохожу и тщательно изучаю все рукава впадающего в Аян Хонна-Макита, в надежде, что на песчаных плёсах в этом спокойном месте лежат мои вещи. Если они преодолели водопад и прошли весь путь от места крушения до устья – они должны быть здесь, обязательно должны быть – по законам физики их выбросило бы на берег именно там, где стремина успокаивается и течение мягко выносит всё к берегам. Но ничего нет. Зато целый день потрачен на поиски. Здесь же, в устье, нахожу развалины каких-то советских бараков – сгнившие брёвна да нары, вкопанная в землю печка для копчения рыбы и множество пустых бутылок из-под водки. Из полезного нахожу разве что полурассыпавшуюся в труху консервную банку – пригодится кипятить воду. Вечером дохожу до р. Малый Хонна-Макит, бивачусь у её устья, оставив брод на следующий день – брод, всё-таки, это мокрое дело...
Заветная Калтамы.
Форсирование М. Хонна-Макита доствило мне массу страхов. Ведь вода – самое опасное, что может быть в моём походе. Насколько низка вероятность сломанной ноги, о которой многие говорят (где и как её сломать на этом маршруте, я вообще не представляю), низка вероятность умервщвления от голода (человек может идти 14 дней без еды, а я иду в тайге, в которой полно всего, пригодного в пищу), низка вероятность съедения меня кем-то из местных (местные: в мордах медведей, к примеру, напдают только в трёх весьма редких случаях – шатун, медведица с дитём (случай не редкий, но от людей убегающий самостоятельно), раненый; в мордах волков в ещё более редких случаях полного голодания лютой зимой, когда волки в стае), низка вероятность заблуждения (да, люди иногда гибнут от заблуждений, но заблуждения эти происходят по неопытности, а я имею лесоходный\гороходный опыт весьма неплохой и вообще иду берегом реки, всё время только берегом), ровно настолько, насколько низки вероятности перечисленных гибелей, высока вероятность гибели от воды. Я и сейчас с содроганием вспоминаю те часы на Хонна-Маките с живущим в пятках сердцем. Водный категорийный спорт, на мой взгляд, равносилен катанию на мотоциклах с препятствиями и прочему каскадёрству. Это игры со смертью. Как в казино. Игроки продумывают каждый свой шаг и ликуют после того, как увидят ЕЁ лицо – «я победил!», испытывая перед этой победой непередаваемое чувство застывшего в ужасе себя. И им будут давать так побеждать, скармливая эти выигрыши по чуть-чуть, возбуждая азарт. Но победит всё-равно хозяин казино. В воде гибнут порой очень опытные туристы даже на совсем не сложных маршрутах.
И вот я форсирую вброд Малый Хонна-Макит. Около часа я ходила по берегу, выбирая лучшее для брода место. Река вовсе не так сложна, но течение быстрое, камни скользкие и я опасаюсь. Нахожу прочную толстую палку и, упираясь на неё, поставленную впреди себя, всё же перебираюсь на другой берег.
Сегодня к вечеру я хочу выйти к Калтамы.
Два года я готовилась морально к этому походу, два года изучала километровки и двухкилометровки, читала отчёты, за эти два года я в мельчайших подробностях представила себе всё, что может быть. Поэтому, даже утратив карту, я прутиком на песке воспроизвожу её. Измеряю прутиком расстояния (карта вполне масштабная хранится у меня в голове), прикидываю – если вот это расстояние я шла столько-то, то вот это расстояние пройду за столько-то, учитывая разницу рельефа и похожесть общего ландшафта (лес, берег, лес, берег, оленья тропа, галечный пляж, лес). Целый день за каждым поворотом я жду Калтамы. Аян делает сильные изгибы, и за каждым очередным изгибом я не нахожу Калтамы, страшной реки Калтамы.
Калтамы – единственная река маршрута, непригодная для перехода вброд. Широка, глубока, быстра и холодна. Для перехода этой реки я придумывала самые разные способы. Спиливание окрестных лиственниц и изготовление плотины. Постройка плотины из камней. Переправа на микро-плоте методом излучина-верёвка (плот сложенной в два раза верёвкой привязывается к стоящему на мысу излучины дереву, течением меня уносит к противоположному берегу (закон течений на поворотах такой), где я выпрыгиваю и цепляюсь, в случае неудачи течение снова прибивает меня к берегу дерева с верёвкой). Для переправы через эту Калтамы я думала изобрести плот из лёгкого ненадёжного надувного материала, ведь всего одна река! Но в целях повышения надёжности я советовалась с самыми разнообразными людьми, и люди эти в один голос меня убеждали – «Купи лодку! Ты что, сдурела, переправляться на презервативах? Купи себе нормальную лодку и будешь плыть почти весь маршрут! Зачем тебе идти пешком там, где ты можешь плыть?!». Так под напором многочисленных более мудрых, чем я, советчиков, мой пеший маршрут, такой желанный пеший маршрут, стал пеше-водным. Одна-единственная река Калтамы стала стартом идеи о покупке лодки. Сейчас, вспоминая свою подготовку, я пришла в очередной раз к тому же выводу – никогда и ни в чем нельзя полагаться на чужой опыт и чужие советы. Одна голова хорошо, а две не бывает.
Итак, лодка, которая была не моей идей, ушла от меня в безызвестность, а я и моя идея пешего маршрута остались. И Калтамы тоже осталась, но теперь к ней я оказалась неподготовленной.
Я не дошла до Калтамы в этот день.
Всё следующее утро я ждала Калтамы. По моим рассчётам, она должна была быть к полудню. Но к полудню её не обнаружилось. Не обнаружилось и к трём часам. К пяти в мою сомневающуюся душу закралось дурное подозрение, что я ошиблась, что река, которую я перебрела, и была Калтамы, а М. Хонна-Макитом был тот крошечный ручеёк в междуречье. Я шла, так радуясь этим бредовым идеям и такому лёгкому преодолению такого опасного препятствия.
Я ждала на следующий день новой реки – Порожистой, впадающей с противоположной стороны и знаменующей мою великую скорость. В каждой реке противоположного берега я стремилась узнать предшественниц Порожистой, и тут, уже к самому вечеру, Аян резко ушёл вправо поворотом с шиверой. За поворотом на моём берегу путь мне преграждала река. Я поднялась выше по её течению. Я осмотрела обстановку. Нет, сомневаться не приходилось, я не ошиблась в рисованном масштабе карты, я ошиблась в надеждах. Эта река была Калтамы.
Босые дни.
Я пробовала уйти выше по течению Калтамы – судя по карте, выше по течению был островок, довольно большой островок и глубина значилась 0,6 м. Прошла скальный отвес, заметила красный от обвисающей, только на днях созревшей смородины, куст (из экономии времени решила к кусту не подходить), стала карабкаться на отвес очередной скалы, громоздящейся над слегка бурной рекой. Через некоторое время карабкания оценила свои силы, вероятность того, что я сорвусь со скалы и что будет результатом срыва, посмотрела наверх, вниз и повернула обратно к устью. Ну уж нет, благодарю покорно, риска должно быть как можно меньше, хватит с меня. Уж лучше соорудить плот. Возвращаюсь. Думаю по пути объесть смородину – раз уж всё-равно потеряла время, забираясь на гору. Но – вот сюрприз, смородины на кусте уже нет! Объел! Как ни старнно, отношусь к этому факту вполне спокойно – ну, не успела, к следующему кусту прийду раньше его – смородиновый сезон только начался, а в таком изобилии хватит нам и на двоих с Хозяином. Папа учил меня в детстве всегда уважать его и называть только так – Хозяин. Он (Хозяин) знает, что я здесь.
Снова дошла до устья, где бурлящая по обливникам река сливается с порожка и на 150 метров до Аяна становится относительно спокойной, глубокой и вполне пригодной для переправы. Собрала со всего берега плавник. Ведь раз этот плавник такой гладкий и обтёсанный водой, значит, имеет плавучесть и из него можно сделать плот. Но как же я его свяжу? Не плести же верёвку из травы, в конце концов! Большие лиственичные лесины тонут под моим весом, я понимаю сложность всего этого предприятия. Снова иду к скале. Разглядываю отвес. Мне вообще не хочется форсировать эту реку, но другого выбора у меня нет – мне нужно идти вперёд и как можно скорее.
Засовываю мелкий ольховый плавник в накидку на рюкзак от дождя, туда же два драгоценных надувных шарика, лопнувших, так и не побывав на плаву, на весь этот плавник складываю все свои немногочисленные вещи, включая одетые на меня. Сапоги привязываю сверху стропами рюкзака. У меня есть одна небольшая верёвка – она была предназначена для растяжек тента, складываю её в четыре раза – больше верёвок нет, дёргаю, проверяя на прочность. Привязываю рюкзачный плот себе к поясу. Приплясываю на огромном прибрежном камне – и воздух, и камень довольно холодны, и я совсем никак не решусь спокойно зайти в реку. Станцевав на этом камне в абсолютно голом виде невообразимый согревающий танец, выдохнув, ныряю в ледяную глубину. Ух!... Те, кто купался в прорубях (а на Крещение очень многие люди делают это), поймут это чувство - «ух!...». Я никогда раньше не ныряла. Изо всех сил плыву к противоположному берегу. Есть даже какая-то приятность в таком плытие в ледяной воде, но только до того момента, когда тело начинает коченеть. Почти у берега, с почти начавшим коченеть телом я обернулась на рюкзак. Рюкзак плыл. Правда, плыл он совершенно отдельно от меня, спокойно и красиво, у того берега реки, с которого я только что уплыла. Верёвка в момент прыжка порвалась посередине.
Вернуться я уже не могу. Я могу окоченеть, не успев доплыть до рюкзака. Выгребаю к берегу. Рюкзак можно поймать на перекате Аяна. Доплываю, вылажу. Всё ещё коченеющее от холода тело заставляю бежать босиком по острой гальке наперерез рюкзаку, к Аяну. Камни холодные. Я голая. Вечереет. В рюкзаке всё сухое и тёплое. Бегу. Рюкзак плывёт. Заскакиваю в ледяную воду переката – порождая огромное количество брызг, не замечая остроты камней и силы течения, пытаюсь схватить уже быстро несущийся мимо меня рюкзак. Не успеваю. Дальше на Аяне – шиверы. Бегу, бегу, бегу, рыдая о том, какая я глупая и как же можно сделать столько глупостей в одной жизни... Рюкзачок!... Миленький!... Ну, пожалуйста! Господи, ну прости меня!...
Бегу.
О, а вот и рюкзак лежит на берегу... Слава Богу, Он снова меня пожалел и спас.
Но... Но сапоги и тёплые штаны!
Я обосела. Да, я обосела на плато Путорана. Нет и палатки с тентом. Но есть еда и вещи, все вымокшие, пока их болтало в шивере. Надеваю всё это, предварительно выжав и, свернувшись клубочком, накинув жутко мокрый спальник и сверху спасательное одеяло, согреваюсь. Сегодня тёплая ночь и лежать так мне теплее, чем идти.
Лежу до утра, постукивая зубами, и, возможно, иногда засыпая.
Утром босиком на несколько раз снова обхожу берег. Сапог нет. Как в воду канули. Были, да сплыли. Прийдётся идти босиком. На мне двое носок – треккинговые (те самые, которые продаются только в турмагазинах за 800-1000 р.) и шерстяные, шерстяные напрочь стираются о камни уже к вечеру, переодеваю их нижней стороной кверху, верхняя сторона тоже стирается. Нахожу консервную банку (какая радость – консервная банка у старого кострища на берегу! Свеженькая, еще не истлевшая, как предыдущая), разрезаю свою футболку «River Kwai», делаю портянки, приматывая к ногам этими портянками толстый слой мха – мох смягчает острости земной поверхности. Иногда я захожу в лес на оленьи тропы, там нет острых камней, но на этих тропах портянки сваливаются, и долгое время у меня уходит на изобретение особого способа заворачивания.
Скорость упала невероятно. Пыталась плести лапти из ольховой лозы – получилось не ахти, эти лапти тоже либо сваливались, либо требовали мха себе в подкладку для смягчения самой лозы. Плела лапти из пучков травы. Они стирались. Каждый переход вброд многочисленных ручьёв превращал мою «обувь» в какие-то совершенно невероятные грязевые облипыши.
Но мне очень везёт с погодой – совсем тепло (20-23 градуса) и постоянное солнце. Срезая многочисленные изгибы реки и обходя скалы, взбираюсь на вершины гор, откуда открываются потрясающие дали и на которых изобилирует морошка – розовая, водянистая, похожая на пюре. Я первый раз в жизни ем морошку.
Бивачусь я на одной из вершин. Процесс забивачения сейчас невероятно упростился – если в начале пути у меня уходило 2 часа на сборы утром (проснуться, вскипятить воду, приготовить еду, поесть, запаковаться, выбраться, утрамбоваться), и пол часа вечером, если в середине маршрута уходило по часу вечером (найти подходящие ветки для дуг, соорудить моховой матрас), то сейчас вечером мне нужно было только, едва солнце озарит небо розовым, выбрать подходящий куст, иногда соорудить двускатный шалашик, а иногда ничего вообще не сооружать, и, завернувшись в спальник с головой, чтобы не пробрался ни один злодейский комар, спать. Утром встать, вылезть из спальника, замотать грязево-моховые портянки и идти. Все приготовления ко сну и сборы после сна занимают суммарно 15 минут.
При этом чувствую себя в лесу я очень хорошо и уютно.
Не даром я практически выросла в лесу.
Почти постоянно иду оленьими тропами. Даже изобрела себе золотое правило – «никогда не думать, что я умнее оленя», то есть, каждый раз, когда я, желая срезать и пройти по более удобному, как мне кажется, месту, схожу с оленьей тропы, я упираюсь в болото, в скалу или ещё в какую-то беду. Олень знает, куда он идёт, он идёт здесь не первый раз и идёт не один. «Веди меня олень, в свою старну оленью, где сосны рвутся к небу, где быль живёт и небыль, веди меня, веди, лесной олень....». Правда, олени здесь не лесные – полярные.
Через пару дней я добредаю до слияния двух широких долин, одна из которых – пристанище реки Аян, а другая – реки Аякли. После их слияния начинается долина спокойной и широкой Хеты. У меня было слабое воспоминание чего-то ранее прочитанного, которое я радостно принимала за внутреннее чувство, что в нескольких километрах от начала Хеты есть заброшенный кордон с баней и в кордоне этом я найду пищу и обувь. Была в этом даже странная уверенность. Поэтому как раз в месте слияния мне хотелось держаться еще ближе к берегу и меньше срезать из страха пропустить предчувствуемые сапоги на кордоне. Но берег упёрся в очередную многочисленную на этом участке стену-отвес, падяющую в реку. Обход – только поверху.
У подножия скалы раскинулся большой голубой ледник. Обойдя ледник, углубляюсь в ущелье. Стена, обрывающаяся в реку, как это ни странно, именно стена, и с другой своей стороны она точно так же обрывается вниз, образуя стену ущелья. Довольно долго я иду вдоль стены ущелья, надеясь, что она закончится и я выйду к руслу. Но такие надежды оказываются ошибочными, довольно скоро, просочившись сквозь узкое ущелье, я оказываюсь в каменной коробке, с глухими высокими отвесными стенами, с лесисто-болотистым дном и даже звуки в этой коробке глухо разносятся эхом. Меня заполняет необъяснимое чувство страха. Я пытаюсь карабкаться на одну их стен коробки, там, где на ней растут деревья и идёт чёткая оленья тропа. Собираю на отвесе среди ягеля маслята на вечер – это единственные грибы, известные мне здесь, и я, не желая рисковать, только их употребляю в пищу. Хотя, говорят, в заполярье не растут ядовитые грибы. Не проверяла.
Гора всё выше и выше, соседние стены не думают становиться положе, олени, прошедшие здесь, кажутся мне скалолазами. В одном из мест, цепляясь на сыпухе за кусты шиповника (вы когда-нибудь цеплялись за кусты ШИПОВНИКА?), я не очень уверенно нахожу ногой опору и, поскользнувшись, кубарем качусь вниз, как с ледяной горки. Пыль вокруг меня образует большое летящее облако. В какую-то секунду, уже успев порядком испугаться, врезаюсь в ствол лиственницы – так и должно было быть, это не скала, это крутой подьем, очень-очень крутой, с деревьями.
Чёрт! Я не полезу на эту гору, нет-нет-нет, я поднимаюсь из пыли, перематываю портянки и очень быстро спускаюсь на дно коробки – я думаю подняться по скальному отвесу, - так безопаснее – скалы здесь не сыпучие. Чувство страха от закрытости пространства со всех сторон не проходит. У меня выражена клаустрофобия. Выбираю хороший отвес скалы с самым большим количеством уступов и полок, выдыхаю – лезу. Держусь крепко. Продумываю каждый шаг и нет момента, чтобы хотя бы одна из моих четырёх опор не была на очень надёжном месте.
Уф-ф! Я вылезла наверх, и там, за кучкой реденьких чахлых лиственниц среди обглоданного ягеля, уведела долину сливающихся спокойно и широко Аяна и Аякли. Всматриваюсь в далёкое пространство – надеюсь там, на этой синей глади северных рек увидеть цветные байдарки, каяки, катамараны и спасжилеты шумных людей. Надеюсь потому, что многие люди выходят в Хету именно с Аякли, проходя по ущельям самые категорийные на плато реки Оран и Хибарба. Но никого там нет.
Спокойно и радостно, вдыхая свободу и невероятную умиротворённость, шагаю по краю стены, под которой шумит Аян. По одной оленьих троп всё же спускаюсь вниз, к руслу. Уже вечереет. В этот день мне очень сильно хочется помыться с мылом, и я обещаю себе сделать это хотя бы без мыла, как только доберусь до воды. За моей спиной километры пути... Уже пара сотен.